Незабываемое. В Казанском кремле показали ужасы оккупации

07 мая 2022
Культура

В преддверие Дня Победы в Национальной художественной галерее «Хазинэ» ГМИИ РТ открылась выставка работ Меера Аксельрода «Немецкая оккупация», предоставленная фондом Александра Печерского. Культурный обозреватель «Казанского репортера» одним из первых посмотрел на работы известного художника.

Перед официальным началом работы этой уникальной выставки по залу растерянно бродят люди, всматриваясь в изображения. Следую их примеру. И понимаю, что хотел сказать Василий Жуковский своим – «невыразимое подвластно ль выраженью?» Нет, я не могу словами описать то ощущение, которое внезапно охватывает при взгляде на череду монохромных, холодноватых, как бы несколько отстранённых и по-шекспировски трагических графических работ. Впрочем, графика Меера Аксельрода приближается к живописи, точно так же как его живопись – к графике.

«Живопись должна быть музыкой, – утверждал художник. – Тогда лишь напишешь мотив, когда можешь его как бы спеть». Эти его работы абсолютно точно можно услышать. И даже чётко определить род траурной оратории – реквием. Кажется, что весь воздух выставочного зала пронизан спокойной и печальной мелодией.

А жанр, в котором выполнен цикл, я бы назвал философской лирикой, в которой ставится проблема взаимоотношения жизни и смерти.

– Это коллекция, созданная в основном в годы войны, – уточняет генеральный директор фонда Александра Печерского Юлия Макарова. – Меер Аксельрод рисовал то, что видел сам, то, о чём слышал от беженцев от ужасов Холокоста. Всё выплёскивал не только на бумагу, но и на то, что оказывалось под рукой в то военное время. Эскизы ценны тем, что они аутентичные. Они сами по себе вещественные свидетельства времени.

«В мужском лагере», «Вешатели», «Насильники», «Расстрел», «Кровь за кровь», «Акция»… Названия его эскизов лаконичны. Они хлещут по сознанию зрителей словно пулемётная очередь. А рядом в витринах – немецкие агитационные листовки 1943 года и фрагменты проржавевшей колючей проволоки нацистских концлагерей из личной коллекции Юлии Макаровой.

Меер Аксельрод родился в начале прошлого века в Белоруссии, первые уроки рисования брал в Тамбове, затем отправился в Минск, где занялся разработкой рекламных плакатов для кино. В самом начале войны был приглашён в Алма-Ату Сергеем Эйзенштейном писать декорационные фрески для кинофильма «Иван Грозный». Оказывал поддержку еврейским беженцам из Польши. После войны он иллюстрировал прозу Шолом-Алейхема, Михаила Лева, Лейбы Квитко, Ривы Рубиной. Много ездил по стране, рисуя пейзажи Крыма, Кавказа, Центральной России, Вильнюса, Риги, Таллина, Закарпатья. В общем, говоря словами Арсения Тарковского, являл «прекрасный пример того, как выгодно быть честным и чистым человеком».

– Эскизы военного цикла писались «в стол», – продолжает Юлия Борисовна. – Это первые эмоции художника, осознавшего, что такое настоящее зло. Их нашла семья Аксельрода, живущая в Израиле, где-то в 2012-2013 годах. С антресолей запылённую папочку вытащили и… Не в очень хорошем состоянии были работы – помятые, с надрывами. И поскольку в своё время художник написал портрет Александра Печерского, решили продать эти картины нашему фонду.

Александр Печерский – советский офицер, возглавивший восстание в нацистском лагере смерти Собибор, предназначенном для «окончательного решения еврейского вопроса». «Узник» – единственный его прижизненный портрет.

В 1968 году Меир Аксельрод приехал в Ростов-на-Дону. Там у него была организована единственная за всю его жизнь персональная выставка. В те годы художник создал серию акварельных работ «Гетто». И известный советский диссидент Лазарь Любарский познакомил Аксельрода с Печерским. Аксельрод предложил ему позировать, но уже после двух сеансов отказался от замысла, сказав Любарскому, что не смог, как ни старался, увидеть в Печерском ровным счётом ничего героического.

Писатель Михаил Лев так объяснял перемены, произошедшие с Печерским: «Это он там был героем, а тут быть героем было совершенно невозможно». Лев не понаслышке знал, о чём говорит. Сам бежал из немецкого плена, был начальником штаба партизанского полка в оккупированной Белоруссии, после войны работал в редакции журнала «Советише геймланд» («Советская родина»), написал роман о событиях в Собиборе, поскольку в СССР публикация документальной книги о еврейском восстании в концлагере была невозможна – так ему объяснили в издательстве «Советский писатель». Выступления Печерского о зверствах немцев в Собиборе строго дозировали. А если и давали разрешение рассказывать, то его в мягкой форме просили не упоминать слова «еврей» и «Израиль». Да он и сам старался не афишировать своё пребывание в Собиборе.

На портрете Меира Аксельрода – усталый человек в сине-зелёной рубашке, чем-то напоминающей тюремную робу, устремил пустой, невидящий взгляд в нижний левый угол картины. Что он там видит? О чём задумался? Говорят, что Печерский изображён в той самой рубахе, в которой был в день восстания. И ещё говорят, что ему всю жизнь снился Собибор…


Останавливаюсь перед щитом с биографией художника. «В последнее десятилетие жизни отец откровенно тяготился работой над иллюстрациями. Брался только за те книги, авторы которых были ему особенно близки». Это из воспоминаний Елены Аксельрод. Она поэтесса, переводчик. Её саму активно переводят на языки мира. Её стихи включены в российские и американские антологии русской поэзии. В 1993 году она издала книгу о своём отце, в которой немало репродукций его работ.

Меер Аксельрод очень хотел, чтобы его единственная дочь, у которой были бесспорные способности к рисованию, стала художником, но она выбрала дорогу матери – писательницы, переводчика, критика, литературоведа Ривы Рубиной. Кстати, на выставке есть иллюстрации Аксельрода к её книгам. Люди с обречённым видом куда-то бредут по бескрайним просторам. Рубина много писала об испытаниях и стойкости евреев в годы Холокоста и о самых беззащитных жертвах войны – детях.

Скупо, минималистично Аксельрод изображает чёрной тушью на коричневой бумаге две женские фигуры. Та, что постарше, бережно касается волос той, что помладше. Та, что помладше, опустив глаза, печально касается рукой сердца. «Вы мне мать, – шептала она, – никого не знала преданнее, чем вы. Свою родную мать я едва помню. Вы ведь знаете, её заколол петлюровец. Сжальтесь, отпустите меня! Я не враг своим близким. Я не хочу, чтобы из-за меня и вас закололи или повесили. Мама моя дорогая, светлый вы мой человек…» Это из повести Ривы Рубиной «Когда мальчики выросли».

А ещё её персонажи рисуют. Рисуют так же минималистично и остро, как рисует её муж: «Ровная зелёная плоскость, а на ней коричневые и чёрные стволы. Над стволами в густой голубизне висит чёрное солнце с человеческим лицом, с колючками вокруг. На переднем плане Лёня рисует лежащую женщину в жёлтом платье». Это из рассказа «Ясные стёкла».

А вот иллюстрации к книгам Михаила Лева. В 1958 году вышла его повесть «Незабываемое», где он одним из первых в советской литературе рассказал о плене и концлагере. На нескольких вариантах обложки этой книги Меер Аксельрод монохромно изображает солдат перед лицом смерти – группа партизан пробирается через чащобу, по-видимому, на битву с фашистами, обвисшее тело солдата или мирного жителя в руках у партизана… Художник ищет свою «мелодию» рисунка, такую, пронзительные ноты которой смогли бы передать всю щемящую боль прозы Михаила Лева.


«Днем ещё ничего, терпимо, повседневные дела и заботы их отгоняют, а ночью… Ночью – снова война. Я снова и снова чувствую, как раскачивается под ногами развороченная земля и смешивается с небом, в уши врывается жуткий вой вражеских мин и ещё отчетливей – первый залп наших катюш. С закрытыми глазами вижу перекрестный многослойный огонь, такой, что вражеская пуля сталкивается с пулей, летящей с нашей стороны, и языки пламени, рвущиеся в ночное небо, и поле вокруг нашего единственного дзота, вздымающееся каждым своим вершком в грохоте бомб и снарядов».

Пока я вглядываюсь в детали изображений, начинается церемония открытия выставки.

– Сразу несколько стран претендуют на то, чтобы называть Меера Аксельрода своим художником – или литовским, или белорусским… Мы называем его советским художником. Хотя в тридцатые годы его называли скатывающимся в буржуазное искусство, – раздаётся усиленный микрофоном голос Юлии Борисовны. – Сегодня картины художника находятся в собраниях Третьяковской галереи, в Русском музее, в Музее имени Пушкина, в частных коллекциях.

Неожиданно у меня мелькает банальная мысль, что отныне эти работы будут храниться и в сердцах тех, кому посчастливилось увидеть их. Но за этой избитой шаблонностью – ощущение сопричастности к чему-то очень личностному, искреннему и важному. Говорят, что выставка эта, за которую Меера Аксельрода назвали «Гойей XX века», будет работать в Национальной художественной галерее «Хазинэ» ГМИИ РТ до 5 июня. Не так уж и долго, в общем-то.

– Мы показывали эти работы в Израиле, Хорватии, Белоруссии, Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Ульяновске и в Набережных Челнах, – уточняет Юлия Борисовна. – Не везде была представлена полная коллекция. В Казани показана бо́льшая часть рисунков – около семидесяти. Были планы вывезти «Немецкую оккупацию» и в Европу… У нас нет, к сожалению, такого помещения, где мы могли бы стационарно всё выставить. Мы можем лишь хранить работы Аксельрода и показывать их на выставках.

Возвращаясь домой по шумной от туристического гама улице кремля, я продолжал думать о том, что как же всё-таки хорошо, что на открытии «Немецкой оккупации» не было медийных лиц и именитых представителей властных структур. Память нельзя превращать в шоу, нельзя загонять в рамки стандартизированных выступлений и напыщенных фраз. Память – это то, что доступно лишь самым доверенным друзьям…


Зиновий Бельцев.

Комментарии

Присоединяйтесь к нам в соцсетях!