​Мечты сбываются на «Бале воров»

Два вечера подряд на сцене Качаловского театра шумел и искрился красками «Бал воров». За забавами скучающего аристократического общества курорта Виши наблюдал и наш обозреватель.

Пьеса эта, написанная двадцатидвухлетним юношей в 1932 году и поставленная на сцене Театра Искусств в 1938 году Андре Барсаком, первоначально была принята публикой весьма прохладно: забавно-очаровательный комедийный балет, весьма изощрённый, но в конечном итоге бессмысленный и не вполне уместный в период, когда воздух уже пропитан запахом грядущей войны, – таково было её решение. И всё же «Бал воров» Жана Ануя не так прост, каковым он кажется на первый взгляд. Более того, её можно считать ключевой в драматургии Ануя, а её расшифровка может повлиять на восприятие и других его работ.

Это очень хорошо понял режиссёр-постановщик нынешней премьеры Илья Славутский. Сложный мир фантазий и снов, иносказательно выстроенный французским драматургом в иерархию ожиданий, на вершине которой – мечты самого Ануя, предстал на казанской сцене в виде причудливых переплетений музыки, танцев и алогичных поступков. Вихрь комических ситуаций не кажется нам смешным, поскольку мы сами оказываемся вовлечены в производство утопических надежд на счастливое окончание пригрезившегося нам повествования.

Виши, где происходят события пьесы, – один из самых элегантных термальных курортов Европы. Болотистые окрестности, превратившиеся по воле императора Наполеона III в пейзажные парки, шале и павильоны вдоль элегантных аллей, казино и Оперный театр – всё это напоминало в начале века декорации волшебных сказок и привлекало аристократическое общество в городок на правом берегу реки Алье, основного притока Луары, расположенного чуть более чем в трёх с половиной сотнях километров от Парижа.

Ануй не случайно выбирает местом действия именно Виши. В отзывах курортников первой четверти ХХ века наиболее частые определения – «сбывшаяся мечта», «сказка наяву». Эту сбывшуюся мечту французский драматург и предлагает в своих «розовых» пьесах (так сам Ануй определял их вид), где он разрешает все жизненные противоречия неправдоподобно счастливыми развязками.

Сюжет до невероятности прост и примитивен. Леди Хэф и лорд Эдгар приезжают на популярный французский курорт, чтобы развеяться. Но монотонность жизни в Виши ещё больше навевает на них скуку. И тогда они устраивают развлечения сами себе, притворившись, что верят солгавшей им шайке воров.

Впрочем, и шайка воров оказывается не так уж и примитивна в своих преступлениях. Каждую кражу они обставляют как спектакль, тщательно продумывая сценарий и костюмы.

Так у нас на глазах начинают разыгрывать сразу две комедии, сплетаясь в причудливый узор, какой бывает только в снах.

Режиссёр, желая подчеркнуть театральность происходящего, отталкивается, по-видимому, от шекспировского «весь мир – театр, в нём женщины, мужчины – все актёры, у них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль». Роли немолодых англичан он доверяет актёрам более молодого возраста – Елене Ряшиной (леди Хэф) и Марату Голубеву (лорд Эдгар), словно подчёркивая условность происходящего на сцене. Уверенная в себе аристократка в исполнении Ряшиной чем-то очень напоминает герцогиню Мальборо и скрибовского «Стакана воды» в исполнении Елены Гоголевой. Рисунок роли можно описать лишь одной фразой: царственные особы имеют так мало истинных друзей. А Марат Голубев, купающийся в роли старого лорда Эдгара, охотно меняет маски, представая перед нами то в роли простака, то в роли упрямого правдолюбца, то человека с горячим сердцем, готового пойти на ложь во имя спасения красивой мечты. Эта пара с первых минут завоёвывает внимание зрителей правдой абсурдного поведения.

Точно так же, как и троица пробравшихся на курорт жуликов. Александр Малинин в роли главаря Петербоно – сдержан и несколько суховат, Павел Лазарев в роли Гюстава – робок и скован, зато Алексей Захаров в роли Гектора – блистателен и фееричен (чего стоит одна лишь сцена обольщения Евы в исполнении Славяны Кощеевой, где он мгновенно преображается то в страстного покорителя сердец, то в меланхоличного страдальца, то в самовлюблённого глупца).

Впрочем, если уж говорить о ворах, то, наверное, тут следует упомянуть и ещё одну парочку – отца и сына Дюпон-Дюфоров, которые тоже проникают на виллу леди Хэф, чтобы поправить свои пошатнувшиеся материальные дела. Но это воры особого рода – это финансисты. Им мало вскрыть сейф с чужими драгоценностями, им надо украсть сердце богатой наследницы, чтобы завладеть всем и сразу, не нарушив законов.

Однако Дюпон-Дюфор-отец в исполнении Ильи Скрябина – неудачник. Все сценарии, придуманные и разыгранные им перед леди Хэф и её племянницами, – скучны и примитивны. А его отпрыск – Дюпон-Дюфор-сын, роль которого была доверена режиссёром Виктору Шестакову, – абсолютно безынициативен и глуповат. В общем-то, типичная комедийная пара, попадающая в нелепые обстоятельства, долженствующие вызывать гомерический смех в зале. Но этого не происходит. Нам искренне жаль их. Ведь они – единственные, пожалуй, из десятка персонажей пьесы не получат своего кусочка счастья под занавес.

Эти удивительно искренние люди очень узнаваемы в филигранном исполнении Ильи Скрябина и Виктора Шестакова, они – чужие на этом празднике жизни, поскольку слишком реалистичны для фантазийных сновидений о счастье. Пожалуй, актёрам досталась самая сложная часть работы в спектакле – оставаясь частью действа точно и убедительно продемонстрировать свою особость, инаковость, если хотите. И в итоге на них надевают наручники в тот момент, когда они пытаются разоблачить преступников, и выводят из волшебного сна…

Племянницы леди Хэф – Жюльетта в гротесковом решении Ксении Храмовой и Ева в характерной для Славяны Кащеевой интерпретации как знающей себе цену невесте с приданным – являют собой аллюзии на произведения Нерваля. Для них органично восприятие театра как единственной достоверной реальности, а потому их нимало не удивляют фантасмагоричные трансформации в их жизни. Они и сами не меняются в ходе событий и кажется, что все маски, которые они примеряют в течение трёх часов сценического действа, – их многочисленные собственные лица: трудно определить на первый взгляд, где они более настоящие, а где менее.

Комедии Мольера и Мариво, водевили Лабиша и Скриба, романы Мюссе и Готье – вот основа ануевской пьесы. В интерпретации Ильи Славутского к этому ещё прибавляются грустные истории, в своё время разыгранные Жаном Габеном и Луи де Фюнесом, Фернанделем и Ивом Монтаном. Переодевание здесь следует за переодеванием, устраиваются двойные и тройные розыгрыши и обманы, причем основное действие то и дело прерывается вставными номерами – танцевальными и песенными (в спектакле звучат музыкальные темы Карлоса Альмарана, Альберто Флэша, Франца Легара, испанские, итальянские и русские мелодии в обработке и исполнении инструментальной группы театра), но при этом «Бал воров» невероятно близок по своей философии к экзистенциализму, предписывающему поиск смысла существования в абсурдном мире.

Ради чего возникла эта ирреальность под названием Виши? Ради чего сюда стекаются со всех концов мира богачи и нищие? Ради чего судьба сталкивает порядочных людей и мошенников? А, впрочем, кто здесь кто – на этом искрящемся, бурлящем, шумном, нелепом, бессмысленном карнавале жизни?

Не ищите ответы на эти вопросы у Ануя. Его комедия масок хоть и берёт истоки в итальянской commedia dell'arte, совершенно не идентична ей. И, скажем, Гектор – совсем даже не Бригелла, и не Дон Жуан, и не Арлекин… Абсурдность сна тем и хороша, что находясь внутри неё мы принимаем за реальность любые перемены, а вырвавшись из её плена – не умеем внятно объяснить произошедшее с нами там, во сне. Так и «Бал воров». Его не надо понимать, разгадывать, растолковывать. Его надо чувствовать, свободно отдавшись стихии эмоций.

Избыточны, на мой взгляд, многочисленные демарши, когда актёры змейкой двигаются по сценическому пространству с исключительной целью продемонстрировать динамику развивающихся событий. Однако в этом перемещении можно, при желании, увидеть некий символический смысл. В первом действии вереница перетекающих между декорациями персонажей отдалённо напомнила изысканные рисунки на фарфоровых французских чашечках позапрошлого века. А во втором – рисунки с греческих амфор, заполнивших аристократические дома в оригиналах и копиях.

Но читается и ещё один отсыл в этих демаршах – к творческому почерку Александра Славутского, наполняющего подобными знаками почти все свои постановки. Наверное, Илья Славутский, будучи наследником режиссёрских находок своего отца, попытался таким образом поставить своеобразное клеймо мастера, отличающее спектакли Качаловского театра.

Мир сегодня переменчив как никогда. Мы живём, перетекая из одного состояния в другое. Но когда стабильна лишь дестабилизация, эта пьеса Жана Ануя вдруг обретает новые краски, новую силу и новую актуальность. Быть может, именно поэтому в последние годы к пьесе французского драматурга обратились сразу несколько театров в разных концах страны – Екатеринбург, Владикавказ, Челябинск, Санкт-Петербург… Шутовской, предлагающий немножко пошалить, нарочито карнавально-костюмированный или превращённый в мюзикл «Бал воров» шествует по сценам. Казанская постановка несколько иная – здесь не дурачатся и не шалят. Здесь предлагают вспомнить былое, когда и небо было синее, чем сейчас, и деревья зеленее, и люди добрее, и немного погрустить об этом светлой грустью.

На это направлена и сценография спектакля. Художник-постановщик Александр Патраков создал удивительно точную и гармоничную декорацию, где даже пароходик, перемещающий вдоль набережной леди Хэф и лорда Эдгара, смотрится наивно-мультяшным персонажем сновидения.

На это направлены и одеяния персонажей пьесы. Конструктор театральных костюмов Екатерина Борисова сумела избежать и вычурности, и карнавализации. Созданные ею мужские и женские платья – элегантны, как и подобает на самом изысканном курорте Европы.

На это направлена и световая композиция. Питерский художник по свету Евгений Гинзбург не просто подчеркнул красоту импрессионистических декораций и костюмов, он создал особый мир из цвета и света, в которой было своё настроение, оттенившее всё, звучащее на сцене – и слова, и музыку, и придавшее этому особый смысл.

На это направлены и пластические и танцевальные номера. Хореограф Сергей Сентябов сумел насытить сценическое действие разнообразными танцами, вернув пьесе определение, которое дал сам Жан Ануй – комедия-балет – и от которого отказался Илья Славутский при постановке «Бала воров».

На это направлены и мизансцены. Щемящей болью расставания становится, например, заключительная мизансцена спектакля, когда чёрными тенями на голубом фоне остаются старые чудаковатые англичане. Или прощальная мизансцена после поклонов, когда на набережной собираются все персонажи пьесы словно на традиционной старой групповой фотографии.

Все слова сказаны, все сцены доиграны, все танцы завершены – и неуловимой, зыбкой и зовущей вернуться в сказочный сон остаётся атмосфера спектакля. Да, ты понимаешь, что такого никогда не было и быть не могло. Но сердце зрителей отказывается подчиняться грубым реалиям. Нам нужна вера в мечту. Нам нужна надежда на счастье. И «Бал воров» дарит нам это.

Однажды мы все окажемся в нереально красивом Виши Жана Ануя, материализованном на сцене Качаловского театра.

Зиновий Бельцев.