Рашит Сафиуллин: «Мой диалог с Тарковским все еще продолжается…»

Бросив московскую квартиру, он построил на острове-граде Свияжске личную келью. Его творческий путь долог, труден, крут. В биографии Рашита Сафиуллина есть несколько сумасшедших лет, когда он работал с гением ХХ века Андреем Тарковским над фильмом «Сталкер» и спектаклем «Гамлет», а потом ушел от него в свободное плавание.

В галерее казанского музея Мазитова (Дзержинского, 27) вплоть по 31 января открыта выставка этого многогранного в своих талантах художника. Каждая работа экспозиции «Полет над Черным озером» эксклюзивна. Картины выполнены в чрезвычайно трудоемкой и дорогой технике горячей эмали.

В таком формате мало кто сейчас в России работает, а в Татарстане и подавно. И это, конечно, натуральная магия. Непостижимым образом фантазия, легкость и невесомость образов соединяются с химической наукой и технологией горячего обжига. Представьте только: наплавленное на металл хрупкое стекло при 800-градусной температуре превращается в неуязвимое, практически вечное, произведение искусства! О технике горячей эмали, известной с незапамятных времен, упоминал в своих трудах гений эпохи Возрождения Леонардо да Винчи. Издавна изделия из эмали использовали в убранстве роскошных интерьеров дворцов и храмов Византии, Франции, Китая. Веками эмаль, как ювелирное искусство, была доступна исключительно представителям высшего сословия, и лишь в XX веке она стала применяться на объектах городского строительства и, конечно же, в быту. При этом эмаль – самый современный материал! Ее применяют и в тоннеле под Ла-Маншем, и в оформлении московских станций метро, и в космосе – на МКС, и глубоко под водой - в батискафах…

«Какой смысл рисовать, если я могу все выразить словами?»

– Рашит Талгатович, минувшим летом в Свияжске вы показали свои эмали в новом выставочном зале «Старая водонапорная башня». Казанцы видят ту же самую серию?

– Здесь порядка полусотни работ, считать надо, я точно не помню. Свияжский вариант был пробный. Коллекция живет, пополняется, что-то приобрели на аукционе, что-то новое родилось. Вообще, казанская выставка – неожиданная и скоропостижная, она случилась благодаря личному контакту: заведующая галереей Луиза Фастхутдинова – моя бывшая студентка. В «фейсбучном» разговоре выяснилось, что она может нас принять. В свое время я преподавал в Казанском художественном училище, и был там один брошенный курс. Дети не виноваты, что преподаватели у них все время менялись. И вот наша группа художников, «Веники» она называлась (потому что на двери мастерской висела бумажка «Фирма веников не вяжет»), договорилась провести эксперимент. Дать за один год ребятам то, что они недополучили за предыдущие три. И удалось!

Группа «ВЕНИКИ». Р.Сафиуллин второй справа.

– Еще вас упоминают в составе знаменитой творческой группы «17», той, что создавала интерьер легендарного пивного бара «Бегемот»…

– Наша мастерская в художественном фонде Союза художников была под номером 17. Компания была та же – Владимир Нестеренко, Евгений Голубцов, Саша Леухин, Анвар Якупов и я.

– Вы прежде живописью занимались, театральными постановками и вдруг переключились на такой сложный синтез, почему?

– Люблю пробовать все новое. И ведь у меня напарник, фактически моя правая рука – сын Чингиз, выпускник московского Российского экономического университета им. Плеханова. Три года назад мы переехали в Казань. Чингиз решил, что в московском офисе сидеть ему неинтересно, ну, а я всегда мечтал поселиться в своем доме где-то в красивом месте. Свияжск – то самое место на земле. Мы связаны со Свияжском более 25 лет, сначала снимали дом под дачу, потом купили участок. Приглянулся остров тишиной, водой, небом. Переезд не был болезненным, а скорее – лечебным. В этом году у нас будет первая зимовка в доме.

– Первым делом вы самым непохожим образом раскрасили фасад своего дома в Монастырском переулке на острове Свияжск: взмывающие птицы и устремленная в небеса мельница, у основания которой вырванные из земли корни… Очень сильная метафора. Подумалось тогда: древо мира вырвано, и человека ничто уже не удерживает на земле предков.

– Вы все верно поняли и описали свои впечатления. Мне ваша версия нравится, так что я ее с тех пор не меняю. Приезжайте на остров, выделю вам мансарду, в ней самые почетные гости останавливаются. Что касается творчества и образов… Иногда я вижу готовые картины во сне. Главное потом – не расплескать ощущения, а лучше ни с кем не обсуждать. Вообще моя задача не рассказывать свои работы, а показывать, делится тем, что я сам увидел. Некоторые как раз любят все объяснять. На мой взгляд, художник тот, кто мыслит образом, а не символом. Это мое личное представление. А иначе мне не интересно. Какой смысл рисовать, если я могу все выразить словами? Есть еще и такие художники, которые всю жизнь эксплуатируют одну и ту же тему.

– Самоповторение? Таких авторов немало…

– Живу по простому принципу: интересно мне или нет. Есть художники, в своем роде даже замечательные, не стану называть имена, которые долго-долго осваивают одну и ту же тему, а в принципе выходит, что вся его жизнь – это одна работа. Даже если есть вариации. И через много-много лет вспомнят только ее. Но человек к этой работе шел долго, в общем, выразил свой максимум, отработал одну-единственную, в сущности, тему. Что ж, можно и так, наверное, распорядиться судьбой.

«Я боялся увязнуть в казанском болоте…»

– Вы о каких-то конкретных казанских мастерах сейчас говорите?

– О, я мог бы немало сказать. Вообще-то, я опасался возвращаться в Казань, хотя соскучился по родным местам, и знаете, почему? Боялся попасть в болото и увязнуть. Здесь всегда цвел пышным цветом махровый провинциализм. Не обвиняю, но считаю, что это проблема самих людей. Им, значит, комфортно, им хорошо, никуда не надо выезжать, смотреть, а даже если и приглашают на выставки, то они в них чего-то не видят. Или видят через призму, уже наработанные фильтры.

– Разве ничего не изменилось с тех пор, как вы уехали в Москву? Тридцать лет назад, конечно, Казань точно была глухой провинцией…

– В советское время мы, кстати, вели очень активный творческий обмен, взять участие во всесоюзных выставках, в той же «Большой Волге». С одной стороны, интенсивные обмены – это очень положительно, а с другой стороны, мы стали похожи друг на друга, усредненными, одинаковыми. Поэтому что в Казани, что в Ярославле, что в Москве – небольшая разница была.

– Но в столицу-то вы поехали для чего? Взять последний ваш отъезд в начале 1990-х?

– Не столько хотел, сколько… Скорее, наоборот, я не хотел, я здесь хорошо и плодотворно работал в мастерской Союза художников, на улице Шоссейной. Каждые три дня работа рождалась! Готовая! Причем я видел в процессе трех дней, что следующая будет лучше. А еще через три дня опять лучше… И тут меня позвали в Москву строить концертный зал. Название «Базарай» я ему придумал, рассказав заказчику придуманную байку, что раньше караван-сарай назывался базарай. Приняли за чистую монету, так моя шутка стала реальностью. Этот зал уже снесли. Восемь лет я его строил. Но беда в том, что я поместил себя в другой ритм и прекратил работать как художник…

«Хочу построить в Свияжске собственный монастырь!»

– Как? Вы совсем красить перестали?

– Скажем так - намного меньше. Ну, а как выдумаете? Что это за монастырь, если монахи в праздности? Если они отдыхают на пляжах, путешествуют, работают где-то на стороне… А мастерская художника – это в некотором смысле и есть его личный монастырь. Труд художника требует уединения и сосредоточения.

– Выходит, выбранный вами для жительства остров Свияжск и стал своего рода монастырем?

– Да, я хочу построить в Свияжске собственный монастырь, дом с мастерской. На острове все по-другому, и время течет иначе…

– Вы приложили максимум усилий, чтобы возродить свою творческую келью. Восстановился ли ритм?

– За три года – около сорока эмалей. Работа это трудоемкая. И дорогая. Представьте, летом 2015-го сделал только три эмали. Прошлой зимой мне удалось просидеть в Казани практически инкогнито, незаметно и – с пользой для творчества. Никто не подозревал, что я тут, ни на какие выставки не ходил, да и гостей, собственно, не было. И мы с Чингизом плодотворно потрудились.

– Как она рождается, ваша сказочная эмаль?

– Закупаем стеклянные слитки на заводе Дулево, их сначала нужно перемолоть вручную в стальной ступе до консистенции порошка, причем нескольку раз, но не в пудру. Потом «просеиваем» с помощью большого магнита, собирая микроскопическую стружку от стали. Иначе будут дефекты. А до этого надо порезать медь, ошкурить, потом обжечь, нанести контр-эмаль, потом фон… Каждый этап – это отдельный обжиг в печи. Каждый обжиг преподносит свои неожиданности, печка любит выдавать сюрпризы. Но это не ювелирная технология. Стекло – не драгоценный камень, оно плавится. Мы работаем с различными видами эмали.

– Не будь у вас под рукой такого профессионального напарника, как сын Чингиз, взялись бы за эмали?

– Взялся бы, просто больше времени уходило бы на технологии. А вы не бойтесь, берите в руки, эмали не боятся прикосновений. Смотрите, вот этой прозрачности добиться красками нельзя. Видите, получается изображение как будто в 3D? На следующем этапе, я думаю, мы создадим такие картины, чтобы их можно было трогать, щупать… Мы так привыкли, что живописные картины нельзя трогать руками, к эмали этот запрет не относится. Это ведь природный материал, уход за ним элементарный. Раньше делали цветную эмалевую посуду, с росписями, для практического применения, чай пили, к примеру. Были среди таких произведений – лучше любой картины! Уникальность этой техники в том, что никто не может повторить дважды ту же самую работу. И даже пытаться не надо. И я сам не повторю.

– Сколько стоят ваши эмали?

– Я вам так скажу: самая низкая цена была 30 тысяч рублей, самая высокая – 90 тысяч - зафиксирована недавно на аукционе «Ника». Работу приобрел московский музыкант, собиратель.

– Значит, вы окончательно определились, круглый год на острове живете?

– Со Свияжском мы связаны почти тридцать лет. Но зимовка – первая.Огорода у нас нет, не до него. Летом много визитов, очень хорошие гости приезжают. Можно считать, что в Москве я был в заточении. Там у меня, конечно, много друзей, но столичный народ все же меньше общается. Да и то больше по работе, чем по душам. В Свияжск тянутся интересные люди, не только из Москвы, изо всех мест – страны и мира. И оказалось, чтобы их три раза увидеть, мне в Москве надо прожить десять лет, а в Свияжске - достаточно одного года.

– Ваша супруга тоже художник?

– Моя жена замечательно пироги печет. Никакого отношения к искусству не имеет, и слава богу. Редкость, когда два художника живут парой, в основном возникают в таких семьях проблемы творческого, да и человеческого плана. Если оба сильные, то вообще кошмар. Еще ничего, когда один ведущий, а другой ведомый. Счастливых исключений, когда уживаются две сильные натуры, знаю мало.

«Я один из тех, кто может сказать правду в глаза»

– Почти сорок лет вы состоите в Союзе художников. Не изжил себя формат творческого объединения по профессиональному принципу?

– Вы и сами знаете, что происходит с этими творческими союзами, особенно в Казани, их теперь несколько, единый союз распался. Как пауки в банке, друг другу завидуют, грызутся, дерутся, разъединяются, отпочковываются. Печалит ли это меня? Не знаю. Председатель одного из местных союзов вообще меня исключил…

– Такое возможно? Вас, работавшего с Тарковским!?

– Мы случайно встретились в Казани на концерте, и на мой дежурный вопрос, как работается председателем, он стал жаловаться – мол, тяжело. А я знал, что он уже собирает документы на звание народного художника, и говорю: что ты прибедняешься, ты ведь для себя стараешься. Какая у тебя работа? На окладе сидишь, коллеги тебе доплачивают, а ты еще в народные собрался. Хотя, между нами, куда ему... Ну, и после того разговора он просто вычеркнул меня из списков. Я один из тех, кто может себе позволить сказать правду в глаза. Конечно, чтобы человека исключить из союза, его надо пригласить на правление, процессуально все оформить. Но тут, в этой деревне, в этой банке…

– Я шокирована. То есть вы ему руки теперь не подаете?

– С какой стати? Не спросив, не позвонив, не обсудив... А я-то знаю, почему. Ни формально, ни так, ни сяк, ничего вообще не сказал. Лет пять-шесть назад это произошло. Сейчас этот председатель бегает по деревням, раздает членские билеты. Для чего? Таким людям статус нужен, чтобы поднять собственную планку.

– Но вы по-прежнему состоите в Союзе художников России?

– Да, конечно! Но я состою и в другом республиканском союзе, где председатель Виктор Петрович Аршинов. Оттуда меня никто не выгонял.

– Казанские музеи закупали ваши работы?

– Закупали, но без энтузиазма. Три хорошие работы купил казанский музей ИЗО, приобретены два эскиза к фильму «Сон» по сценарию Тарковского и еще пара графики. Но в свое время музей их отправил в Альметьевск. Конечно, это мой родной город, и в принципе я не против… Но не знаю об их судьбе, выставляются ли они, хранятся ли вообще. Коллекции у меня нет. Сейчас в доме только три работы, остальное разошлось. Кому попало свои работы не продаю, смотрю, что за человек. Попадет картина в частную коллекцию, считай, работа пропала, ее больше никто не увидит. Вот диптих («Арка в парке Черное озеро» и «Бегемот» - ред.) заказал один бизнесмен, да не купил. Наверное, к лучшему, потому что они достались свияжскому музею, я их подарил.

Диптих «Арка в парке Черное озеро» и «Бегемот».

«Тарковский по-товарищески отдал мне свои джинсы и пиджак»

– Рашид Талгатович, а почему после «Сталкера» вы больше с Тарковским не работали?

– Так ведь он уехал! Андрей Арсеньевич тяжело уезжал, не разрешали семью взять – ни жену, ни сына, картины не дали вывезти… Янковского еле-еле на съемки «Ностальгии» выпустили. Такие переживания … Рак - это же последствия жестокого стресса. А в кино у меня был потом опыт работы с режиссером Мариной Разбежкиной, мы снимали короткометражный художественный фильм «Время жатвы». Но это совсем другой опыт.

– А какой опыт вынесли вы из работы с Тарковским?

– Во-первых, было интересно. Как работают великие люди? Что это за люди? В двух словах не расскажешь. Я был очень молод, преклонялся перед ним. Это мешало задавать дурацкие вопросы. А надо было! Пусть бы он смеялся, удивлялся, но - отвечал! А я стеснялся. Хотя жил с ним бок о бок два года прямо в его квартире.

Разбежкина, Тарковский, Сафиуллин. Казань, 1979 год.

– Какой он был в быту? Говорят, все гении с «закидонами».

– Абсолютно нормальный, простой, без «закидонов». С чего вы взяли? Нежный, тонкий, чувствительный. Замечательные тосты говорил. Мы редко сидели за столом с вином, но если он говорил, это было необыкновенно. Представляете, я настолько был глуп, что ничего не записывал. А надо было.

– На память о нем остался какой-нибудь сувенир?

– Ничего «вещного». Казалось, мы будем жить вечно, и все еще успеется. Однажды Тарковский по-товарищески отдал мне свои джинсы и пиджак. Вещей этих уже нет, изношены и выброшены. Я был чуть меньше размером, а он, видимо, чуть вырос из них, и они перекочевали в мой гардероб. Я не относился к нему как к музейному объекту. Не консервировать же, в конце концов, джинсы! Я не фетишист. Мы к родителям ведь не как к музейным экспонатам относимся? Ну, да, бережем письма, фотографии, главное – память. Совместных фото с Тарковским тоже нет. Я стеснялся ходить рядом, когда его фотографировали. Ни разу не попросил Андрея Арсеньевича, дескать, давайте вместе. Он бы не отказал. Никогда. Есть, конечно, снимки, где я случайно в одном кадре с ним. Хотя за два года проживания в одной квартире можно было хоть разок…

Думаю, у меня было правильное отношение к нему. Однажды он сказал: «Я ведь тебе не смогу отплатить по-настоящему за все, что ты сделал, ты же видишь – у меня ничего нет». Я был шокирован. Ответил: «Я уже счастлив, вы одарили так, как никто другой. Находиться рядом с вами – это уже награда».

Безденежье его мучило, дом был обставлен скромно. На что он жил? Ведь снимал один фильм в несколько лет, с большими перерывами. Его сценарии не печатали, не брали другие режиссеры. Он же и в ЦК (Центральный Комитет КПСС – ред.) писал, что его оставили без работы. Вынудили уехать, его отъезд был неизбежен.

«С тобой? Да куда угодно!»

– Рассказывают, с членами съемочной группы фильма «Сталкер» происходили мистические события. А с вами лично?

– Происходили чудеса, которые трудно объяснить. Если начну, то надолго… Расскажу об одном. Я мечтал увидеть Тарковского, работать с ним. И чудо случилось. Со мной. Лично. И это было невероятно. Но этому предшествовало другое чудо. В казанском Доме печати на улице Баумана я купил набор открыток художника Тенгиза Мирзашвили, единственного грузинского автора , который мне страшно нравился. Позже, на творческих дачах, я залюбовался человеком за бильярдным столом. Такой он был непосредственный, как ребенок. Он заметил, мы познакомились. Этим человеком оказался… Тенгиз Мирзашвили! Вы понимаете? Я уже в восторге от него! Я его уже люблю, никогда еще не видев в жизни! И Тенгиз попросил помочь: он сделал три варианта эскизов к «Макбет», а выбрать не может, говорит – помоги собрать в единство пространственное, не знаю, какой выбрать, мне все нравятся. Спустя какое-то время, Тенгиз снова говорит: «А пошли со мной в театр работать». С тобой? Да куда угодно! И вот идем мы знакомиться с режиссером, имени которого я еще не слышал, а оказалось, что идем мы к Тарковскому! Я чуть не упал на дороге. В тот же день был решен вопрос о моей работе. Тенгиз ведь был главным художником-постановщиком «Сталкера».

– Похоже, вас действительно вели высшие силы…

– А до этого я у казанского художника Александра Туманова (выдающийся казанский график, отец генерального продюсера молодежного фестиваля «Созвездие»-«Йолдызлык» Дмитрия Туманова, - ред.) учился искусству офорта. И когда я попал в кино, это умение очень пригодилось. Все спрашивали, где я так научился с фактурами работать? Офорт - это ведь очень тонкие фактуры, их надо выявить, а декорации – это крупные фактуры, с ними работать легче. Офорт как бы в масштабе, будто в огромную лупу смотришь. Если бы я учил декораторов кино, сначала дал возможность поработать именно с офортами.

– Вы неоднократно участвовали в создании мемориальных выставок Тарковского…

– Много их делал. И в Доме кино, и в Манеже (до пожара), в Доме национальностей, в ЦДЛ, в музее Завражье, участвовал в создании «Мартиролога» (издание на русском языке дневников режиссера Андрея Тарковского, в которое вошли тексты, рисунки, фотографии и дневники Тарковского – ред.). В 2012-ом в Швейцарии участвовал в выставке, посвященной фильму «Сталкер». По итогам той выставки в Ивердоне вышла книга «Феномен Сталкера», в нее вошли не опубликованные до сих пор фотографии, тексты, а также эскизы, которые я предоставил для издания.

– Ваша профессиональная карьера пошла на взлет после «Сталкера»?

– После того, как закончили съемки, я пришел… увольняться. Надо пояснить, что благодаря Тарковскому меня приняли в штат «Мосфильма» на постоянную работу, нарушив советское законодательство. Мало того, что без московской прописки, так ведь моя трудовая книжка лежала в Худфонде в Казани! Начальник отдела кадров сказал: «Молодой человек, вы дурак и идиот! После работы с Тарковским и такой работы вас с руками и ногами оторвут. Вы будете востребованы». Целый месяц не подписывал заявление.

– И правда, зачем же вы уволились?

– Чтобы понять, надо пожить рядом с великим человеком. Долго. Захотелось самостоятельности. Свободы. Я набрался каких-то знаний. Видел, как он работал в кино, как репетировал «Гамлета», мне показалось, что я тоже могу что-то сделать… Наивный! Отнесемся к этому с иронией. Тарковский эту иронию высказал в фильме «Андрей Рублев». Помните, там подмастерье говорит Рублеву: «Я сам пойду расписывать…». И я думаю – ой, это и в мой адрес звучит. Хотя, разве плохо? Пусть сомневается, пробует, ведь ему хочется доказать: да, я подмастерьем был, но могу стать мастером. Вот вы ведь тоже были ученицей у кого-то? Или вы с люльки спрыгнули и стали профессионалом? Нас всех кто-то учил. Поэтому ирония, звучащая от Тарковского, она замечательная. Она поддевает, подначивает: «А тебе - слабо?».

И вот с «Мосфильма» куда, вы думаете, я пошел? В Худфонд? Опять делать проекты демонстраций и объекты очагов советской культуры? Нет. Я заявился прямо в казанский ТЮЗ, постучался в кабинет главрежа и сказал – хочу делать спектакли. Конечно, он спросил, кто я такой? Когда рассказал, что работал с Тарковским в кино, в театре, он не поверил. По его логике, это каким нужно быть идиотом, и в каком состоянии, чтобы после такой работы прийти в занюханный театр на периферии. Тот режиссер прекрасно сознавал, кто он сам, каков уровень его театра, хотя и не самого плохого в Казани…

– Что вас в Казань-то снова потащило?

– Сейчас и себе не объясню. Жилье… В общем, на лице главрежа было написано: ерунду ты, братец, несешь. Потом говорит: «Ну, ладно, попробуй сделать какой-нибудь эскиз, посмотрим, что у тебя выйдет». Взял я пьесу Володина «С любимыми не расставайтесь» и принес готовый макет утром следующего дня! Надо было видеть выражение его лица. Наверное, подумал, что я спер где-то. Постепенно я стал главным художником театра. А впоследствии поднял бучу против этого режиссера. Чтобы его больше не было в ТЮЗе. Я всегда обожал и обожаю детей, считаю, для них все надо делать исключительно с любовью. Неважно, в театре или кино, сделаешь на копейку, а вернется это вложение тысячами. Детский зритель – самый гениальный зритель, как можно его не любить? А главреж все время приговаривал как бы в шутку «Дети - это сволочи». Резало очень слух. Да ему действительно было по фиг, что пришел юный зритель. В спектакле «Сон в летнюю ночь» он начал вводить какие-то сомнительные «голубые» дела, выискивать у Шекспира намеки, хотя ничего такого в пьесе нет. Есть любовные сцены, но не с таким акцентом. Но в Москве тогда, понимаете ли, уже появилась пара спектаклей с такими интонациями, вот и казанский режиссер решил попасть в тему… Кому ты эту гомосятину хочешь донести? В детском театре? Это, считаю, еще доказательство того, что про «детей-сволочей» он все-таки говорил искренне.

– Вы затеяли бучу? Актеры поддержали вас?

– На словах – да. Я не виню актеров. В итоге я ушел, но волна осталась, в конце концов, этого режиссера выгнали из ТЮЗа. И тут меня снова в Москву заманили, строить тот самый концертный зал «Базарай». Времена были непростые, но я не из-за денег согласился, мне просто понравился заказчик, расположил как человек…

«Наши сокровенные желания исполняются, будьте осторожны!»

– Как много все же зависит от нашего выбора, ведь вы могли просидеть все это время в казанском Худфонде…

– Все равно считаю, что совершил самую большую ошибку. Восемь лучших лет! Убитых. И даже больше, потому что человек восстанавливается долго. Сам себя в ссылку отправил. Мало творил. Занимался прорабской работой, архитектурой, дизайном, оргвопросами. Из неприглядного помещения, где было ужасное эхо, я все таки сделал настоящий зал. И Анатолий Кролл (один из ведущих джазменов страны, джазовый дирижер, композитор, народный артист РФ – ред.) высоко оценил, назвав его лучшим залом Москвы. Но я же сопромата не знал, не ведал акустических правил, я работал как тот мальчик, который колокол в «Рублеве» делал – влезал в эту глину, нюхал ее. Поэтому фильмы Тарковского я воспринимаю как постоянную беседу со мной. Он будто про меня рассказывает. Диалог наш – продолжается. В «Сталкере» тоже вопрос звучит, словно мне адресованный: мало ли что у тебя в голове, а знаешь ли, что ты хочешь на самом деле? Урок в том, что исполняются только сокровенные желания, а вот какие они, эти желания? Было у меня сокровенное желание попасть к Тарковскому, оно исполнилось. Поэтому не забывайте, что наши желания воплощаются, будьте осторожнее.

Друзья и коллеги о Рашите Сафиуллине

Марина Разбежкина, российский сценарист и кинорежиссер:

- В жизни Рашита Сафиуллина однажды случилось настоящее препятствие. Это была встреча с Тарковским, работа и жизнь рядом с ним в течение нескольких лет. Встретить гения на своем пути опасно. Он играет твоей жизнью, мнет ее под себя, выкидывает за ненадобностью назад, в пространство, где гении не живут, а ты ими меряешь, как рулеткой, потому что очарован. Долгие годы Рашит пользовался этой рулеткой, на которой была единственная засечка – один Тарковский. Это был его личный гамбургский счет. Это была туфелька, которая не подходила ни одной принцессе. Не было рядом ни полтарковского, ни четвертьтарковского, поэтому судьба Рашита – кинохудожника не сложилась в той полной мере, в которой могла.

Его спас Свияжск. Как многих из нас в свое время. Здесь все было настоящее: и вымываемые из-под косогора скелеты, и насельники местной психушки, и коза тети Тамары. Здесь и появился Сафиуллин – лирик. У него есть такие работы – стихотворения. Его летающие мужики – не только самостоятельная живопись, но и самостоятельная литература, которая обошлась без слова. Рашит рассказал о старом Свияжске то, что остров скрывал от чужих. Он знал его тайны, он был посвящен.

Чувствительность художника настолько высока, что новый, «попсовый», период преображенного Свияжска Рашит встречает трудоемкими сложносочиненными эмалями, в которых есть и красота, и живописность, но нет тайны. Внедрение чужого, который не способен увидеть одновременно дневную звезду и два мешка картошки (сюжет одной из ранних гравюр Рашита,) заставило художника заняться прямоговорением, спрятаться за декоративностью и наконец-то достроить дом окнами на разлив реки, пока еще не уничтоженной новыми варварами. Это его корабль, его Ноев ковчег, в котором спрятано все неосуществленное. Когда трава пробьет бетон, которым глупые люди накрыли свияжскую землю, мы снова увидим его нежнейшие стихотворения в красках. «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах…». Это же еще случится с нами, дружище?

Владимир Герасимов, журналист, издатель:

– Рашит – несомненно, человек эпохи Возрождения! Отличный рисовальщик, тонкий график, нежный живописец, изобретательный дизайнер, умелый техник, химик, огненных дел мастер, возродивший непосредственно в Свияжске древнее искусство горячей эмали, в котором он и его сын Чингиз проявили себя как импрессионист - первый и экспрессионист - второй. Рашит - человек Возрождения острова-града Свияжска. Вымороченный, агонизирующий, убитый ХХ веком городок, казалось бы, обреченный, возрождается благодаря своим новым горожанам, таким, как Сафиуллины, Обшивалкины, Голубцовы, Силкины, Шешуковы, Акилова, а вовсе не официальным гламурным программам. Выставка в галерее на Дзержинского, напротив Ленинского садика, получилась очень рождественской и по настроению пришедших на вернисаж, и по растительным инсталляциям невестки художника Насти Сафиуллиной, и по представленным работам Рашита и Чингиза. Всем советую не пропустить эту выставку. Получите истинное удовольствие, а может быть, и купите одну из эмалей.

Галина Тулузакова, кандидат искусствоведения:

– Работы Рашита Сафиуллина – это не описание быта, а притча, иногда насыщенная библейской величественностью, иногда становящаяся веселой народной байкой. Он любит придавать видимой картинке символическое значение. Элементы примитивизма, которые художник намеренно использует для снижения пафоса грамотно выстроенных композиций, точно выражают смысловое наполнение. Мировоззренческая эволюция художника идет от напряженного, почти трагического размышления о Свияжске как отражении нашей жизни вообще, к более жизнеутверждающему и радостному ее восприятию. Если раньше на первом плане перед прекрасными соборами могло быть сухое дерево или развешенное на заборе постиранное больничное белье, то теперь это лубочный образ острова-града Свияжска (цикл «Свияжск. Времена года» 2010). В этом Свияжске краски только яркие и радостные, снег невероятно белый, а солнце «красное», нет горя и печали и народ безмятежен и благодушен. Праздничные образы в полной гармонии живут только в воображении, но воображение так же важно, как и реальность.

P.S. Рашит Сафиуллин и Марина Разбежкина подготовили к изданию совместную книжку «Чурики-мокурики острова Свияжска». Макет уже готов. Осталось только напечатать.