Вход 
В Казанском академическом русском Большом драматическом театре имени В.И. Качалова отныне поселился «Дракон». Как преобразилась пьеса Евгения Шварца в интерпретации Александра Славутского увидел наш обозреватель.
Эта социальная драма, в основу которой положен сюжет, распространённый в мифологиях многих стран, имеет свою драматическую историю. По мнению современников, Евгений Шварц был сатириком по призванию и сказочником поневоле. Дескать, времена были суровые, легко было загреметь по статье, вот, мол, писатель и прятался под масками уже хорошо проверенных временем сказочных персонажей. Хотя любое мнение – это всего лишь мнение. И оно вовсе не обязано соответствовать истине.
Да и в перечне пьес, написанных Евгением Львовичем, сказок ровно столько же, сколько не сказок. Восьмая сказка Шварца «Дракон» – семнадцатое произведение, созданное им для сцены. И почти тут же запрещённое. Единственный открытый показ состоялся 4 августа 1944 года: в сценическом решении режиссёра Николая Акимова нашли много ненужных аналогий. Шварц ещё пытался спасти спектакль, переписав два заключительных акта. Но и новая – теперь уже послесталинская – постановка Николая Акимова вызвала нарекания со стороны властей: продержавшись сезон в Ленинградском театре Комедии, в 1963 году «Дракон» окончательно выпал из списка благонадёжных.
Едва пьеса стала доступна для избранных читателей, лауреат Сталинской премии писатель Сергей Бородин тут же публично разъяснил зловредность этого произведения: «Мораль этой сказки заключается в том, что незачем, мол, бороться с драконом – на его место встанут другие драконы помельче; да и народ не стоит того, чтобы ради него копья ломать; да и рыцарь борется только потому, что не знает всей низости людей, ради которых он борется».
Многозначность текста, написанного Евгением Львовичем, рождала множество интепретаций – одни видели в притче намеки на политические режимы, другие – на Откровения Иоанна Богослова, описывающие апокалипсис. Давший имя главному персонажу Ланцелот Озёрный – это же не просто рыцарь Круглого Стола, это «христианский воин», для которого любая битва – битва с дьяволом. В «Драконе» единовременно видели и политический памфлет, и мистерию чуда святого Георгия о Змие, и даже пасквиль на героическую освободительную борьбу народов с гитлеризмом…
«Дракон» уже гостил в нашем городе. Некоторые казанцы с ностальгическим придыханием и обязательным воздыманием глаз к небесам вспоминают постановку Бориса Цейтлина в ТЮЗе сезона 1988-1989 годов. Правда, критик «Петербургского театрального журнала» Марина Дмитревская не столь восторженно рассказывает о нём: «В том, как изображал Цейтлин жизнь, была наивность детского восприятия отечественной истории и прощание с нею: шарики, транспаранты, какие-то солдаты-“топтуны” (то ли с гражданской войны, то ли из войск МВД…), речи, музыка 30-х годов, радостно сопровождавшая жизнь всех поколений… Была в этом во всём горькая теплота домашнего отношения: государственный идиотизм – но свой, родной (трижды прав Дракон, когда говорит: “Я друг вашего детства. Мало того, я друг детства вашего отца, деда, прадеда!..”). А Дракон в том спектакле появлялся то в барашковой папахе, то в кепке, то в тюбетейке, то в шляпе. Он не менял головы, менялись лишь головные уборы, как и положено руководителю страны. И смерть он встречал в 1989 году в белой исподней рубахе, под скрипку. Так умирали в советских спектаклях партизаны… И он вёл себя как коммунист перед расстрелом, с чувством глубокого непонимания обращаясь перед смертью в зал, к своему рабскому народу: “Где вы все?” А Ланцелот, услышав аплодисменты толпы, приветствовавшей его, ударялся в отчаянии лбом о стену и застывал неподвижно». Впрочем, и это всего лишь чьё-то субъективное мнение, которое можно и не разделять.
А вот в качаловском из творческого наследия Шварца шли – и то очень давно – только «Два клёна» (премьера 1967 года) и «Снежная королева» (премьера 1980 года). Не только в советское время, но и по нынешним временам благополучнее было бы эту пьесу не ставить. Ведь сколько ни пиши на афишах, что это всего лишь фантастическая история с музыкой, сколь ни объясняй на пресс-конференциях, что никакого политического подтекста здесь не закладывалось, приключения испуганного интеллигента Шарлеманя и его дочери в очень тихом и очень чёрном городе, где уже четыре сотни лет живёт Дракон, не столь уж и сказочно-невинны.
Особенно, если на все эти события посмотреть глазами самого Дракона. А спектакль-то, как кажется, поставлен им самим. Мудрый, справедливый, всё понимающий и всё прощающий Дракон в блестящем исполнении Марата Голубева – вне всякого сомнения очередная ступень профессионально-творческого роста актёра. По замыслу режиссёра Дракон копирует известного немецкого модельера Карла Отто Лагерфельда: за белым париком и очками не разглядеть лица стареющего правителя и не поймать смены эмоций в его глазах.
Жизнь города – стабильна. И именно этой своей стабильной спокойностью – прекрасна. Она устраивает абсолютно всех. И Дракон вынужден поддерживать эту стабильность, даже если ему уже и не съесть тысячу коров, две тысячи овец, пять тысяч кур и два пуда соли, ежемесячно поставляемых горожанами, и не совладать с девушкой, ежегодно отдаваемой ему на сексуальные утехи. Так заведено. Таков закон. А закон превыше всего.
Дракон хочет, но не может испепелить Ланцелота до объявленного дня битвы, потому что это запрещает Документ, подписанный им же самим 382 года назад.
И даже его приказ подло убить Ланцелота продиктован, как кажется, вовсе не страхом проиграть сражение, а провидческим пониманием к чему приведут перемены в городе, спровоцированные Ланцелотом.
А Ланцелот в исполнении Павла Лазарева – капризный мальчишка, страстно жаждущий побеждать драконов. «Я очень легко вмешиваюсь в чужие дела», – признаётся странствующий рыцарь. Его не останавливает даже то, что он «три раза был ранен смертельно, и как раз теми, кого насильно спасал». Вот и на сей раз, размахивая мечом, Ланцелот собирается осчастливить город вопреки желаниям горожан. «Хоть вы меня и не просите об этом, я вызову на бой Дракона», – своевольно заявляет он.
Единственным человеком, которого он всё-таки осчастливит, будет Эльза, дочь архивариуса Шарлеманя. В том, как играет её Славяна Кощеева, весьма сложно разглядеть описанную Шварцем славную девушку. Она, скорее, девушка с характером. И очень непростым. За ним просматривается честь, претендующая на гордость, – это актриса сумела очень точно и аккуратно донести до зрителя, постепенно проявляя образ Эльзы прямо на глазах публики. Вспышки своеволия её героини – напоминание всем иным, с кем они имеют дело. В этом Ланцелот и Эльза чрезвычайно похожи. Но в этом же и их родство с Драконом. Может быть, именно потому Бургомистр и выпроваживает в финале спектакля эту парочку из города, что чувствует в них угрозу своей власти.
Самая слабая линия спектакля – любовная. А может быть, между Эльзой и Ланцелотом и нет никакой любви? Может быть, их в объятия друг друга бросает совместное стремление защитить человеческое достоинство? И беспредельный юношеский максимализм?
Единственный, кто сразу и безоговорочно встаёт на сторону Ланцелота – это кот. Виктор Шестаков нарочито уходит от подражательства повадкам животного, его персонаж – равноправный среди людей. Его предназначение – быть голосом разума среди страстно безумствующего мира. Глядя на ликующих горожан, кот тихо роняет: «Самое печальное в этой истории и есть то, что они улыбаются». И в этом квинтэссенция философской притчи Евгения Шварца. Мягкие, вкрадчивые движения – вот всё, чем обозначает своего персонажа актёр. Но этих минималистических приёмов оказывается более, чем достаточно для талантливого воссоздания образа кота.
Шарлемань наблюдает за происходящим спокойно и беспристрастно, как и положено архивариусу. Безупречная игра Ильи Скрябина построена на нюансах. Как отец, он глубоко переживает предстоящую разлуку с дочерью. Как учёный, он сверяет всё происходящее с архивными документами. Как хранитель истории, он фиксирует каждый день, каждый час, каждую минуту для будущих поколений. Как интеллигент, он не видит «мышиной возни» приспособленцев вокруг себя и искренне убеждён, что «единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного».
Вершиной приспособленчества в спектакле стал Бургомистр. Уверенный, вальяжный и наглый демагог в талантливом сценическом воплощении Ильи Славутского, он находит место под солнцем при любой форме правления. При Драконе властитель города косит под местного сумасшедшего, а после его гибели – под героя-освободителя. И та, и другая роль ему к лицу. Ни в ту, ни в другую его ипостась нет ни грамма веры.
Удачная сценография Александра Патракова лишь усиливает такое прочтение постановки. Чёрный город, состоящий из чёрных стен-окон, которые то скрывают происходящее, изолируя персонажей пьесы не только друг от друга, но и от самих себя («сами себе не говорим правды уже столько лет, что и забыли, какая она, правда-то»), то явственно заключая горожан в клетки-тюрьмы («укажи, каких именно людей ты боишься: мы их заточим в темницу, и тебе сразу станет легче»).
Дракон погибает, почти не сопротивляясь. Такова эффектная сцена полёта на фоне дорогостоящей проекции неба и молний двух антиподов с родственными душами – Дракона и Ланцелота, их битва в облаках и торжественный поочерёдный вынос трёх срубленных голов, за которыми шлейфом тянется красная лента крови… Дракон словно понимает неизбежность завершения своей эпохи и принимает это. Но и Ланцелот получает смертельную рану и должен покинуть этот мир. Нет зла – нет и добра…
Пришедший к абсолютной власти Бургомистр – не Дракон. Но очень хочет им быть. Не внушая людям изначальный страх, доставшийся Дракону по праву рождения, Бургомистр вынужден конструировать свою мнимую драконью мощь. Тюрьмы и казни – лучшие помощники в этом. И если при Драконе люди жили в стабильности, охраняемой четырёхвековым законом, то при Бургомистре настала пора абсолютной дестабилизации и переписывания документов исходя из нужд текущего момента. Вот что по-настоящему страшно.
Захотел Бургомистр стать Президентом – и народ, конечно же, добровольно и демократическим путём избирает его на эту должность. Захотел Бургомистр своего сына Генриха сделать Бургомистром – и народ, опять же, добровольно и демократическим путём выполняет желание своего властителя. А гладко прилизанный лакействующий Генрих, готовый угождать всем, как его весьма узнаваемо трактует Алексей Захаров, уже очень хорошо усвоил урок Дракона: «Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разорвешь – станет послушней, и только». Вот он и рвёт души всем, кто попадается ему на пути.
Ланцелот опять вернётся в этот город. Оправившись от очередной смертельной раны, он придёт сражаться с «драконами» в душах людей, предавших истину из-за страха за себя и своих близких. Жаль, что массовка не сумела должным образом сыграть этой нравственной трансформации горожан: сперва искреннее ликование от сытой жизни, затем искреннее ликование одних и напряжённое состояние других в ожидании перемен и, наконец, натужное ликование от страха быть казнённым, если не радуешься жизни по приказу Президента.
«Уходи от нас!» – просят горожане Ланцелота. И в этой их просьбе скрыт страх новых перемен. Ещё не известно, к чему может привести очередное вмешательство в их жизнь странствующего рыцаря. И Ланцелот уступает им. Он покидает чёрный город, уводя с собой Эльзу.
Но разве это мало – спасти хотя бы одного человека?
Не такой уж и фантастической оказалась история, рассказанная нам Александром Славутским. У каждого из персонажей спектакля – своя правда. Каждого можно понять. Каждому можно посочувствовать. Всё зависит от того, чьими глазами взглянуть на эту историю.
Если глазами стареющего Дракона, то нет в мире ничего страшнее перемен. Ведь всякая перемена – неизбежная война старого с новым. А из войны родятся Драконы. Помните его слова: «Я – сын войны. Война – это я». И насилием невозможно победить насилие…
Говорят, что Евгений Шварц боялся несчастливых историй, поэтому все его пьесы имеют красивые, почти что сказочные финалы. Александр Славутский оказался в этом смысле сильнее драматурга. Изменив окончание рассказываемой им (или всё-таки Драконом?) истории, он достиг высочайшего эффекта, который только можно достичь в театре: за внешними действиями выпукло проступила внутренняя сущность – и они не совпали. Души, те самые «безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души, дырявые души, продажные души, прожжённые души, мёртвые души», оказались вывороченными наружу и как зеркало отразили вневременной и внеграничный мир реальных людей. О какой уж тут фантастической истории можно вести речь?
Впрочем, как вы, вероятно, ещё помните, всё это – субъективное мнение зрителя. А любое мнение – это всего лишь мнение. И оно вовсе не обязано соответствовать истине…
Первые дни премьерного показа уже вызвали множество разночтений в оценке интерпретации Славутским шварцевского «Дракона». Что и говорить, спектакль получился яркий, насыщенный музыкой талантливого парижанина Рене Обри в обработке инструментальной группы театра, балладами на стихи Джорджа Байрона и Роберта Бёрнса, Фёдора Тютчева и Николая Карамзина, Мирры Лохвицкой и Георгия Иванова, с авторскими костюмами Екатерины Борисовой, созданными по мотивам командора ордена Британской империи Александра Маккуина, модными видеопроекциями от москвички Марии Степановой, умной игрой качаловцев и неординарным прочтением режиссёра.
А то, что каждый зритель увидел в рассказанной притче свою историю, так это, наверное, ещё одно достоинство постановки. Многообразие смыслов, обилие мнений и всевозможность интерпретаций – это всего лишь способность человека мыслить индивидуально, нестандартно, нешаблонно. А это уже некий гарант того, что в наших душах не совьёт гнездо очередной «дракон». И всё будет совсем не так, как у орущей хором свой текст и марширующей в ногу стройными колоннами массовки.
«Дракон» вернулся в Казань. Может быть, для того, чтобы мы не стали чёрным городом.
Зиновий Бельцев.
Комментарии