Вход 
В Казанском государственном театре юного зрителя – первая премьера сезона. «Капитанскую дочку» увидел и наш обозреватель.
Ставшее теперь хрестоматийным, пушкинское произведение с трудом пробивалось на сцену: созданный там образ самозванца-бунтовщика серьёзно напрягал власть имущих. В цензорских докладах так прямо и писалось: «Пиеса эта, не заключая в себе ничего безнравственного или неприличного, не представляла бы никаких затруднений к одобрению её, если бы в ней не выведен был на сцену Пугачёв». На что одна из инсценировщиц – Анфиса Львова – резонно возражала: «То, что читается во всех школах и признано классическим произведением не может быть вредным на сцене, напротив, при хорошем исполнении зрелище самоотвержения, верности долгу и патриотизма благотворно подействует и на зрителей».
Между тем, только в начале двадцатого века историческую повесть разрешили переложить в пьесу. И тогда история семнадцатилетнего офицера Петра Гринёва, с иронией рассказанная им же самим спустя тридцать три года, заполнила репертуары российских театров и пробилась на киноэкран. С тех пор появилось десять экранизаций, первая из которых датируется 1914 годом, а последняя – 2005, и бесчисленное множество театральных постановок. Только в этом году «Капитанская дочка» прописалась и в барнаульском Музыкальном театре Алтайского края, и в Московском губернском, и в Камышинском драматическом, и в московском Театре у Никитских ворот, и на сцене Оренбургского драмтеатра, и в государственном театре танца «Казаки России»…
– Время само выбрасывает наверх какие-то классические произведения, становящиеся вдруг неизмеримо актуальными именно с этот период, – устало улыбается на это режиссёр спектакля и автор инсценировки, кстати, один из наиболее востребованных татарских драматургов, Ильгиз Зайниев. – Сейчас, по-видимому, это «Капитанская дочка».
За век сценических интерпретаций герои Пушкина и исполняли балетные па, и пели оперные арии, и демонстрировали элементы боевых искусств, и вступали в неразрешимые социально-политические конфликты друг с другом, и наглядно иллюстрировали мысль о том, что замараться легко, трудно жить замаранным, если в тебе жив стыд… Казалось бы, что ещё нового можно сказать постановкой слишком хорошо известного всем сюжета?
И всё же Ильгиз Зайниев не побоялся вновь вернуть нас в драматические события русского бунта, который, как известно, бессмысленный и беспощадный. Против чего же на сей раз бунтуют герои классической истории? Ильгиз Газинурович отвечает на этот вопрос так:
– Это наше размышление о том, как молодое поколение сталкивается с непониманием себя старшим поколением. Старшее поколение в глазах молодёжи – глупцы, не понимающие ценности любви, например, за которую любой семнадцатилетний парень готов отдать свою жизнь. Да и если отстранённо посмотреть на историю Пугачёва, то она наглядно демонстрирует, что когда начинается бунт, то предводитель преследует благие цели, но со временем он понимает, какую махину он запустил и как она превращает его идею спасения мира в кровавую мясорубку. И тогда Пугачёв осознаёт, говоря словами Бродского, что «мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека – всегда можно», и цепляется как за свою соломинку за юного Петрушу Гринёва и оставшуюся сиротой Машу Миронову. И Пугачёв спасает их любовь. Этакий благородный разбойник получается a-la пушкинский же Дубровский.
Поражает удивительно бережное, я бы даже сказал, любовное отношение к оригинальному тексту. Если тренд сегодняшних постановок сделать Пушкина «непушкинским», загримировав его тексты под другие стили и направления, – скажем, Римас Туминас поставил «Евгения Онегина» с «чеховским» уклоном, у Михаила Левитина «Пир во время чумы» предстал на обэриутский лад, Пётр Фоменко, ставя «Египетские ночи», обратился к жанру бурлески, – то казанские тюзовцы осовременили пушкинских героев на любимовский лад. Помните, как в 1980 году Юрий Любимов поставил «Бориса Годунова» в современных одеждах и как пушкинский текст зазвучал свежо, по-новому и вызвал цензурный запрет?
– Пушкин всегда достаточно современен. И мы оттолкнулись от этого вневременного решения в своей сценографии. А за основу взяли картины Лучано Фонтана, – пояснила концепцию спектакля художник-постановщик Надежда Скоморохова.
Отверстия, разрезы и дыры, обозначающие те места в композиции, вокруг которых можно выстроить воображаемое пространство, либо представив его за плоскостью картины, либо перед ней, из произведений итальянского художника удачно перекочевали в декорации «Капитанской дочки»: лошадиные морды, руки персонажей или маковые цветочки, торчащие сквозь холст, громадное искорёженное пушечное ядро, летающее над сценой, как будто огромный драглайн с навесным спецоборудованием, именуемым «бабой», стремится разрушить до основания не то что крепость – саму жизнь героев…
Интересны в этом смысле и сценические одежды.
Защитники Белогорской крепости, где, собственно, и разворачиваются события, – в камуфляжных костюмах, слуга Гринёва в затрапезной простенькой одежонке и вязаной шапочке. Они честны, скромны, интеллигентны и безраздельно преданы друг другу. Кое-кто считает их хозяевами жизни, но это не так.
Пугачёв и пугачёвцы – хамоватые мужики, чья манера говорить близка к подростковой гопнической среде, одетые в трендовые красные костюмы. Они рвутся к власти, стремясь перепрыгнуть в другой социальный слой, и при этом привнеся в него свои родовые черты и манеры. Сами себя они мнят хозяевами жизни, орлами, живущими мало, но зато на живой крови, но это опять же не так.
Настоящие хозяева этой жизни – немцы, типичные представители власти периода правления Екатерины II в исполнении умеющих передать всю полноту палитры психологических характеристик своих героев Алексея Зильбера, Арсения Курченкова и Виталия Дмитриева. Получив бразды правления, они вовсе не хотят рисковать своей жизнью, защищая чуждые им земли. Их наряды карикатурны – советская военная форма и напудренные парики восемнадцатого века, их речи комичны, их поведение до безобразия нелепо. Они вороны, готовые питаться падалью, лишь бы жить подольше...
Кстати, эти птицы из старой сказки, которая так полюбилась Пугачёву, стали важными действующими персонажами спектакля. В роковые для героев «Капитанской дочки» минуты жизни они рассаживаются на высоких стремянках, ожидая добычи.
И стремянки эти по ходу действия – то деревья, то социальная лестница, отмечающая статус героев, то клетка условностей, из которой не вырваться, то тюремные камеры.
Самыми яркими героями рассказанной нам истории стали, благодаря выпуклой, многогранной и метафоричной игре актёров, Архип Савельич в гениальном исполнении Михаила Меркушина, Марья Миронова, которую блистательно сыграла Полина Малых, и Пётр Гринёв, доверенный режиссёром исполненному природной органики Камилю Гатауллину. На этих трёх персонажах и держится, по сути, всё повествование. Остальные – как должно свите – играют короля.
Отказавшись от повествователя, а у Пушкина вся история – воспоминание постаревшего Петруши, Ильгиз Зайниев лишил пьесу возможности самоиронии, стёба, с одной стороны, и лукавого приукрашивания событий, с другой. Если что-то и выбивалось у Пушкина из логики поступков, то это можно было списать на фантазии повествователя. У Зайниева такой возможности не осталось. Он сам сжёг мосты, переведя историческую повесть в повествование об истории.
Емельян Пугачёв, невнятно прописанный у Пушкина, в исполнении Ильфата Садыкова должен был обрести чёткие грани. И артист, следуя режиссёрскому замыслу, сыграл предводителя растерянным, не знающим дальнейшего пути и не верящим своим ближайшим сподвижникам.
Зато чета Мироновых – Иван Кузьмич (Дмитрий Язов) и Василиса Егоровна (Елена Синицына) – получились этакими старосветскими помещиками. Он – в инвалидном кресле, ветеран, она – любящая супруга, оберегающая мужа от лишних хлопот и подменяющая его в деле командования крепостью. Эта пара – сентиментально романтическая в межличностных отношениях и героически стойкая в отношениях защиты Отечества – самые настоящие, самые правдивые, самые точно выписанные персонажи спектакля. Им веришь безоговорочно и в них веришь с первой минуты.
Чего не скажешь о Швабрине. Созданный Евгением Быльновым этаким «злодей злодеевичем», он скорее напоминал постаревшего Мишку Квакина из гайдаровской истории про Тимура и его команду. Готовый переметнуться в лагерь к более сильному, Алексей Швабрин всем мелко пакостит просто так, из любви к искусству. Вполне возможно, что в его голове прочно засело, что «хорошими делами прославиться нельзя». А славы ему ой как хочется!
Отсюда возникает ощущение, что Пётр Гринёв, его полный антипод, отражение гайдаровского правильного Тимура, стремящегося оказать везде и всюду, где людям требуется его помощь.
Впрочем, что бы ты ни творил – зло как Швабрин или добро как Гринёв – конец один.
Режиссёр и сценарист Ильгиз Зайниев отказывается от пушкинского финала. Там, если помните, по рассказу Гринёва, Маша, ищущая справедливости в отношении к любимому Петруше, доходит до императрицы и та, не в силах устоять перед молодыми чувствами, дарует молодому офицеру прощение того, что он состоял в общении с самозванцем-бунтовщиком. Мы никогда не узнаем правды – так это было или историю о свидании своей возлюбленной с Екатериной II для пущей значительности Гринёв придумал. Впрочем, так ли уж это важно, если Петруша всё равно остаётся в живых и на свободе. А как иначе, по-вашему, он смог бы в пятидесятилетнем возрасте рассказать нам историю своей юности?
В спектакле всё не так светло и радостно.
«Береги платье снову, а честь – смолоду», – этот эпиграф к пушкинской повести, многократно повторяемый в спектакле, становится призмой, через которую рассматриваются души всех персонажей. Но хранящий своё достоинство Пётр Гринёв – в клетке наравне с Пугачёвым, укравшем титул императора и его имя Пётр, и подлецом Швабриным. В могиле оказываются глубоко порядочные капитан Миронов и его верная жена. А Маше только и остаётся, что взывать к небу о справедливости и милосердии.
– Пушкинский вариант не соответствовал нашей истории, – пояснил Зайниев. – К кому из нынешних «императоров» вы можете подойти в саду и о своей проблеме рассказать? Вот то-то. Наш финал открыт…
Два с половиной часа длится спектакль. И высшей оценкой его, как мне кажется, стало то, что зрители разных возрастов, а «Капитанская дочка» имеет ценз «12+», с равным вниманием смотрели на сцену. Нерв повествования настолько завладел залом, что нигде ни разу не блеснул огонёк гаджета. Согласитесь, что для нынешней молодёжи – это равносильно подвигу. Но если вам и этого мало, то приплюсуйте сюда слёзы на глазах у семнадцатилетних зрителей по окончании спектакля и обилие букетов, вынесенных на сцену на поклонах.
Зиновий Бельцев.
Комментарии