Вход 
С 9 мая по 22 июня по будням на сайте «Казанского репортера» выходят аудиоверсии дневников из «Детской книги войны» – проекта еженедельника «Аргументы и факты». Сегодня – дневник Тани Вассоевич.
В прошлом году, к 70-летию Победы, «АиФ» выпустил «Детскую книгу войны» на русском языке. В ней 35 подлинных документов – дневников тех, кому в годы войны было от 9 до 17 лет. Впервые за 70 лет в одном томе собраны все дневники детей войны, которые удалось обнаружить журналистам «АиФ» – у потомков, бережно хранящих эти семейные реликвии, в архивах страны и у самих авторов, доживших до наших дней. Более половины из 35 дневников были опубликованы впервые.
В процессе работы над книгой редакция столкнулась с большим общественным интересом к дневникам не только в печатном виде.
Поэтому в 2016 году «Аргументы и факты» решили озвучить дневники голосами известных, уважаемых, любимых россиянами и очень важных для страны людей, чтобы все смогли узнать настоящие истории детей войны.
35 дневников – 35 голосов известных актеров, музыкантов, выдающихся общественных деятелей, спортсменов, телевизионных ведущих, Героев России и Советского Союза. Среди них космонавт Алексей Леонов, выдающийся пианист Денис Мацуев, тележурналист Владимир Познер, актриса Чулпан Хаматова, режиссер Никита Михалков, телеведущая Екатерина Андреева, народные артисты СССР Василий Лановой, Олег Басилашвили, Игорь Кириллов, дирижер Владимир Спиваков, актер Константин Хабенский, легенды фигурного катания Ирина Роднина и Татьяна Навка, балерина Светлана Захарова и многие другие.
35 дней в период с 9 мая, Дня Победы, по 22 июня 2016 года, до дня 75-летия начала Великой Отечественной войны, по будням озвученный дневник будет появляться на сайте еженедельника «Аргументы и факты» AiF.ru и на сайте издания «Казанский репортер», а история – оживать и продолжать жить в памяти огромной аудитории, большой части граждан нашей страны.
Аудиоверсия дневника, читает Елизавета Боярская:
Из книги:
Таня Вассоевич начала вести дневник 22 июня 1941 года – с первого дня войны. Девочка жила на 6-й линии Васильевского острова, в доме No 39. Ее отца Николая Брониславовича война застала далеко от дома в геологической экспедиции. Таня оставалась в городе с мамой Ксенией Платоновной и 15-летним братом Володей.
Володя умер в январе 1942 года. Девочка сама занималась похоронами брата, потому что мама была уже слишком слаба, – ее не стало спустя месяц. Прежде чем 13-летняя Таня смогла организовать вторые похороны, тело Ксении Платоновны 9 дней пролежало в квартире. В своем дневнике девочка-подросток нарисовала план кладбища и отметила места захоронения близких в надежде, что, если выживет, обязательно установит на могилах памятники. Так и произошло. Обозначая в дневнике все, что связано с датами смерти и захоронения близких, Таня использовала придуманный ею шифр: дело в том, что всю эту информацию она рассматривала как сугубо личную, сокровенную.
Пройдет более 40 лет, и в 1985 году Татьяна Николаевна Вассоевич сделает запись-признание: «Хлопоты похоронные мне десять лет после блокады снились. Еще чаще снилось, что я маму спасаю, должна спасти ее от смерти». Она часто вспоминала, как за три дня до смерти брата к ним зашла учительница музыки Мария Михайловна и рассказала, что ее муж умер от голода. Брат Володя произнес: «Почему же вы не сказали, что он умирает от голода? Я бы отдал ему свой хлеб». Это было 20 января, а 23-го брат сам умер от голода. Вот такая сила духа была в этом мальчике.
Таня Вассоевич закончила художественное училище и архитектурный факультет ЛИСИ. Много лет она преподавала детям изобразительное искусство. Она прожила долгую жизнь, покинув этот мир в 2012 году.
Ее сын, профессор Санкт-Петербургского государственного университета Андрей Вассоевич, рассказывает: «В 90-х годах стало модным говорить о том, что в Ленинграде процветал каннибализм, а люди потеряли человеческий облик, – маму это страшно возмущало. Мама, наоборот, часто вспоминала благородные поступки блокадников. Её дневник перекликается с тем, что писала пережившая блокаду поэт Ольга Берггольц: «...мы счастье страшное открыли, - /достойно не воспетое пока, - /когда последней коркою делились, /последнею щепоткой табака...» «Город выжил, потому что люди думали не о себе, а о других».
Дневник:
22 июня 1941 года. В 12 часов дня объявили, что началась война. По радио выступал т. Молотов с речью. Мама плакала. Я улыбалась. (...)
Весь день 22-го прошёл в хлопотах: бегали с Вовой и мамой по магазинам и в сберкассу и к Люсе. (...)
23.VI. Днём побежала в художественную школу к Петру Павловичу Казакову. Рисунков я не взяла, и шла так, поделиться впечатлениями.
П. П. был у себя в новом кабинете. Я нерешительно постояла перед дверью и вошла. П. П. поздоровался и спросил: «Ты работы принесла или так побеседовать?» Я сказала, что «так». «А я вот работы собираю, думаю, на фронт прийдётся».
Мы поговорили, так о войне, о том, что немцы взяли, сколько сбили самолётов, П. П. собрал работы, мольберт, и мы вышли. На улице было ветрено, но тепло. Шли молча, мне хотелось спросить какой он лётчик, но не решилась. Вместе дошли до угла Среднего, П. П. пожал мне руку, попрощались и... он ушёл, а я пошла домой. (...)
28.VI. (...) Слышала, что школы будут эвакуироваться. Мы все считаем, что это сумасшествие. Я категорически против поездки. Была у Ириной мамы (Ира в пионерлагере), она ездила в Сиверскую и говорит, что Ира может не заезжая в Ленинград эвакуироваться.
Я страшно этим напугана: хочу если уж ехать, так с Ирой. (...)
Первые дни жизни в Валдае мы очень скучали по дому и страшно беспокоились за оставшихся в Ленинграде. То нам казалось, что Ленинград бомбят, когда приехал кто-то из Ленинграда, нам показалось, что город уже у немцев, но от нас скрывают, и так всё время. (...)
17.VII. (...) В 10 часов утра мы были в Ленинграде!!! У вокзала мама с тётей Наташей наняли такси, и мы поехали домой. (...) Мы проехали мимо многоуважаемой Академии Художеств, но... вместо художников на раскрытых окнах сидели красноармейцы и военные. (...)
В Валдае мы были оторваны от мира и ничего не знали о фронте и о жизни города. Только приехав в Ленинград я узнала, что с 18 июля вводятся карточки. Конечно, мы приняли соответствующие меры, т. е. весь день гонялись по магазинам, хотя я чувствовала себя после дороги плохо. (...)
23/VII. К нам пришла управдом и сказала: «Срочно собирайтесь, через час вы поедете на трудработы в Красное село». Я и Вова собрались и вышли к воротам. (...) Мы доехали до Гатчины. Здесь вышли все. Военные указали нам дорогу, и мы пришли в садик, вернее разместились под деревьями у дороги. Я только развязала рюкзак и вынула бутылку кефира, как что-то тихо загудело и люди закричали, что тревога. Я стала собирать вещи не очень-то спеша, как делала это в Ленинграде во время тревоги. И вдруг над головой зажужжали немецкие самолёты и где-то рядом забабахало. Это были первые залпы в моей жизни, и я очень испугалась. Запихнув вещи в рюкзак, я кинулась за нашими, которые неслись к придорожной канаве. Все мы легли плашмя в канаву, я накрыла голову рюкзаком. До сих пор не знаю, были ли это бомбы или зенитки, но что-то так громко бабахало, и казалось, ещё ближе, ближе и вот разорвётся над нами. Но вот стало утихать, и потом совсем стало тихо. Мы поднялись из канавы бледные, все в пыли. (...) Опять залпы. Мы бежали к парку, а военные, стоявшие на карауле по дороге, указывали нам путь, смеялись и говорили: «Ничего, привыкнете!» (...)
27/III. 23/I-42 г. в 6 ч. 28 м. умер Вова.
1942 г. - 17/II в 11 ч. 45 м. умерла мама.
(...) Страницы склеены, чтоб никто не видел самого сокровенного.
На похоронах были тётя Люся, Гросс-мама, я и Толя Таквелин – Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал – это растрогало меня больше всего.
Я договорилась с Худяковым, который вырыл могилу Вове, чтобы он рядом вырыл могилу папе Иры Разумовской – Александру Николаевичу, и он сделал в правую сторону нишу, где поставили гроб Александра Николаевича.
Маму хоронили я и Люся.
Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии за хлеб. Худяков вырыл за крупу и хлеб. Он хороший и взял с меня, что у меня было и не ругался и был добр ко мне. Мама на похороны Вовы не ходила – у неё уже не было сил. (...)
Я стояла в комнате у печки отвернувшись и не плакала. Мне было страшно. Я не понимала, не верила... я никогда в жизни не видела близко мёртвого человека.
Мороз. Яркое солнце. Я иду в детскую больницу на 3-й линии. Взять свидетельство о смерти. Я в Вовиной шубе. (...) Гл. врач находит картотеку Владимира Вассоевича и крупными буквами поперёк выводит УМЕР. (...)
Гр-мама и Люся выносят Вову. Лидия Ив. Моткевич вышла. Перекрестилась. Люся везёт гроб, Гр-мама и я идём. Рядом везут Иркиного отца. С нами идёт Толя Таквелин. Два голубые гроба. Люди спрашивают, где заказали такие хорошие. 1 раз в жизни я на кладбище. Яма. Как оказывается, всё просто. Толя плачет. Так вот кто любил Вову! (...)
31/III в 12 ч. Позвонила я по телефону в НГРИ. Попросила Татьяну Александровну и спросила насчёт эвакуации. Она сказала, что от папы пришла телеграмма, где он пишет, что доверяет деньги Люсе и, если возможно, просит доставить меня в Сухум. (...)
9/V. (...) Часов в 6 вечера приехали в Ростов. Мы поражены: носильщики с медалью и в белом фартуке. Впервые за столько времени видим!!!
29/VIII. Просыпаюсь на рассвете. Стоим в Килязи. Не знаю, то ли это место, которое мы проезжали, когда ездили в Алты-Агач, но я его не узнаю. Я с Софкой сбегали в селение. Домики стоят за пустырём. Походили по саклям. Мне очень нравятся их жилища: глиняные сакли, некоторые вроде двухэтажных, поразительной чистоты. (...)
7-е ноября. Узнала, что Серёжа умер. Я так его любила и люблю. Это ужасно. Умер родной брат Вова и двоюродный Серёжа. Больше никого нет. (...)
Август 1944. (...) Садимся и едем. Говорят, на рудник. Интересно! (...)
От штольни отходят ходы в несколько сторон, мы идем по одному, рельсы кончаются, а через несколько метров тупик. Воздух здесь сжатый, как будто пыльный. Здесь недавно был взрыв. Кругом лежат куски камня. Немного возвращаемся, идём в другую сторону. Здесь бурят. (...) Под потолком висит карбитная коптилка и какой-то мужчина нагнувшись сверлит. Шум очень большой, голоса не слышно. Но вот он кончил, выключил. Тишина. Это стахановец, лучший забойщик, выполняет по 2-3 нормы. Он весь покрытый серой пылью и только видны красные губы. Мне кажется, что хуже работы в шахте нет. (...)
Едем на Алтайский разрез. Вечером остановились у одного дома, решили ночевать на улице. Кто-то сказал, что идёт кино «Моряки» или что- то вроде. Я сначала не хотела, но потом подумала и пустилась догонять. Темно, незнакомые места. В кино почти ничего не видала. А на нас смотрели: грязные, незнакомые, в брюках. (...)
День рождения, 28 августа 1944. Итак, утро. Я сходила за водой, на рынок. Ходила к Гале Бородавченко предупредить, чтобы пришли вечером. Днём явилась Марина с Ксаной. Первая преподнесла мне небольшой пирожок, вторая – тыкву. Люся 6 хорошеньких перлам. пуговичек.
Пошла записалась в школу. Ничего интересного. «Ваши документы» и «Вы свободны»... Вечером пришла Марунька с Галей. Она принесла букет астр и 3 карандаша! Потом Надя Бородавченко. Она тоже привезла букет астр и георгин. Позвала Марину.
Я вставила всем по цветку в голову. У меня были 2 красных георгины, за что меня назвали Кармен. Играли в мнения. Когда собирали мнения о Марине, кто-то сказал «котёночек», а я добавила «тигрёночек», а она потом сказала про меня «девочка не без капельки ехидства». (...) Пили чай, потом загадывали загадки и... разошлись по домам. Нельзя сказать, чтобы я была недовольна вечером. Ибо было сделано всё возможное. Но и не было ничего счастливого.
Новый 1945 год. 1, 2, 3 – готовлю спешно костюм.
3.I. Вот и долгожданное число: сегодня в школе Бал-маскарад. (...) Сначала концерт самодеятельности. Неважный, в пионерской холодно. Наконец, пустили на 2-й этаж. Там устроены комнаты очень хорошо. 1-я восточная гостиная: диван, ковры, возвышение, вроде как в чай-хане. 2-я: много ёлок в снегу, синий свет, на одной стене голубая материя, на ней месяц, звёзды. 3-я буфет. Танцы в коридоре.
Приглашён был джаз Орлова – пограничников. Очень хорошо пели и танцевали. Я всё время танцевала, хоть и не совсем всегда ладно. Переоделась я в костюм принцессы Турандот. Он хороший, даже очень. Все приняли его за костюм из костюмерной и (очевидно оттого не дали премии). Костюмов много. Хорошие из костюмерной, самодельные так себе.
В раздевалке вырезали стекло – украли 3 пальто, был небольшой переполох. В первом часу пошли домой. А я не натанцевалась! (...)
9 мая 1945. Вот день, которого миллионы людей ждали почти четыре года. А ждала ли я его? Да, я повторяла за всеми: «Скорей бы кончилась война!» Конечно, я хотела, чтобы она кончилась, но было что-то другое. Может, я немного боялась этого дня; я считала, что встретить его я должна, как-то серьёзно, что к этому времени должно что-нибудь произойти.
Мне хотелось встретить его как-нибудь серьёзно, чтобы я в это время где-нибудь по-настоящему работала. У меня не было радостного веселья, у меня была какая-то строгая радость. Я танцевала и пела, но мне (пожалуй) больше хотелось сказать людям что-нибудь такое, чтобы они стали бы сразу смелыми, честными, добросовестными и трудолюбивыми. Что- бы они поняли, что же в жизни есть хорошее, когда бывает действительно весело, а действительно бывает только тогда, когда ты сделал какое-нибудь трудное и благородное дело, и потом веселишься. Тогда веселье и счастье бывает настоящее.
Комментарии