Дегустация города как стиль жизни

17 декабря 2016
Интервью

Зимний книжный фестиваль, проходящий при поддержке мэрии Казани в центре современной культуры «Смена», завершился. «Казанский репортер» побывал на заключительном мероприятии фестиваля – лекции «Храм, город и град Небесный» искусствоведа, историка архитектуры Сергея Кавтарадзе и побеседовал с хедлайнером фестиваля после лекции о сходствах Казани и Парижа, двойном кодировании современной архитектуры, солнце в кремле и многом другом.

По сути, лекция именитого гостя была фрагментом его книги «Анатомия архитектуры. Семь книг о логике, форме и смысле», изложенным в авторском пересказе. Вместо намеченного часа, разговор оказался почти в два раза длиннее. Слушатели, до отказа заполнившие аудиторию на третьем этаже, жадно внимали каждому слову Сергея Кавтарадзе, вглядывались в слайды, иллюстрирующие его рассказ, а потом, когда спикер умолк, засыпали его вопросами. Чувствовалось, что лектор подустал.

И все же после он не отказал и мне в беседе.

– В Казани вы оказались в рамках проекта премии «Просветитель», которой вы удостоены в этом году в номинации «Гуманитарные науки» за свою книгу. Скажите, для кого вы ее писали?

– Для нескольких целевых аудиторий. Одна из первых идей была в том, чтобы написать для студентов не архитекторов. У первокурсников художественных вузов есть такой курс, называется «Введение в специальность». Я, во-первых, писал именно про архитектуру и, во-вторых, старался внести туда то, что до сего дня не было известно науке. Второй посыл – я получаю удовольствие от архитектуры как таковой, конечно, когда она хорошая, и хотелось поделиться своими эмоциями. Еще одно обстоятельство состоит в том, что почему-то очень простые вещи, азы, всегда передавались только устно – из лекции в лекцию. Нет, профессионалы, разумеется, знают, например, значение ордера. Но тем не менее, знание это никогда не записывалось, потому что казалось профессионалам слишком простым. Эта книга отчасти началась с того, что я захотел записать простые вещи.

– Вы противник разрушения старых построек. Но станет ли город гармоничным, если он будет послойным: в центре старинная застройка, а затем – кольцами – прирастает новая архитектура?

– Город не обязательно развивается кольцами, как срез дерева, немного сложнее все происходит. Иногда города растут вдоль русла реки или в старую застройку на свободные места может внедряться новая архитектура. Ваш вопрос содержит представление о городе, как о законченном произведении искусства. С одной стороны, город действительно таковым является, но с другой стороны, это развивающееся во времени в некотором смысле живое произведение, потому что мы в нем живем. И дело не в том, что архитектор приходит и что-то строит, для нас это, может быть, так и кажется, но на самом деле если нас живых, функционирующих в городе нет, то ничего хорошего не получится.


– Есть ли принципы сочетания стилевого разнообразия современной архитектуры?

– Есть несколько направлений. «Казань-арена», например, в хорошем смысле подражает работам Захи Хадид, тому, что называется биотеком и параметризмом. Архитекторы явно хотели быть в русле новейшего архитектурного стиля. Ничего плохого в этом нет. Здание идет волнами, и идея его архитектуры состоит в том, чтобы перестать противопоставлять себя окружающей природе. «Казань-арена» словно пытается влиться в ландшафт как таковой. Но только не надо такие формы привносить в исторический центр города. Это отдельное здание, которое живет само по себе где-то там, на новых территориях. Но если вы работаете в городской застройке, надо искать другие пути. Один – ничего не разрушая, поставить рядом здание в том же стиле: это возвращение к исторической классике. Другой путь – сделать, например, зеркальную стену, так, чтобы здание растворялось в исторических кварталах и не подавляло историческую застройку. Так или иначе, нужен деликатный подход. Не нужно сносить старое, чтобы потом восстановить его в тех же формах и встроить в него что-то новое. Если горожане бережно будут обращаться с Казанью, то она останется в веках, – здесь есть чему оставаться.


Мне Казань напомнила Париж. Здесь же регулярная застройка XIX века. Когда ходишь по вашему городу, возникает ощущение, что ходишь по улицам Парижа. Надо только осознать, что это действительно ценность, что это ткань города. У любого города есть несколько измерений, у Казани, в том числе. Есть длина, ширина, глубина, высота и есть временно́е историческое измерение, оно реально есть. И носителем этого измерения является аутентичность. Вы можете подойти к зданию XVII или XVIII века и просто его коснуться, погладить. И это ваш контакт с настоящей историей. Именно этим старое здание и ценно реально, буквально, физически. Если же какой-то человек дает указание снести здание XIX века, то он уничтожает кусок истории. Это равносильно тому, чтобы отдать кусок территории своей страны. Он уничтожает память в физическом ее воплощении – и это не метафора. Поэтому, конечно, надо сохранять старую архитектуру.

– Какой из современных городов кажется вам наиболее гармоничным?

– Сложно сказать. Мне трудно на этот вопрос ответить по той причине, что, если я куда-то еду, то еду смотреть на исторические памятники. Я редко бываю в современных городах. И в путешествиях, в первую очередь, настраиваюсь на то, чтобы увидеть что-то из построек VI или XII века. Но если мне предложат взглянуть на постройки Ле Корбюзье, Френка Ллойда Райта, Ээро Сааринена или его отца Готтлиба Элиэля Сааринена, то я, конечно, с удовольствием поеду. Законы путешествия таковы: когда в него бросаешься, то сначала смотришь то, что подревнее. И потом, я не урбанист, я все-таки искусствовед.


– Чем, на ваш взгляд, сегодня достигается концентрация архитектурных впечатлений: сочетанием форм и технологий или филигранностью отделки фасадов зданий и стилевым их решением?

– Это многослойное восприятие, я пытаюсь читать город «постранично». Знаете, что было самым ярким впечатлением для меня в Венеции еще до того, как я начал смотреть ее памятники? Кстати, это и во Флоренции потом повторилось. Самое яркое впечатление – это масштаб. Естественно, я видел до этого кино, фотографии, картины старых мастеров и так далее, но по ним понять, насколько этот город попадает в масштаб человека, было невозможно. Как объектив короткофокусный или длиннофокусный искажает восприятие масштаба, так и любая картина искажает. Поэтому, когда я оказался в этих городах, то первое, что я почувствовал кожей – это города моего масштаба. Не то что лично меня, а вообще человеческого. Первое впечатление от Флоренции – там все как будто рассчитано на людей в полтора раза выше среднего уровня. Это их секрет, наверное, своеобразный. Там и карнизы огромные, и членение по горизонтали и по вертикали какое-то преувеличенное. Наверное, у архитекторов была своя логика. Когда люди из других городов попадали во Флоренцию XV-XVI веков, то чувствовали, что флорентийцы – о, какие большие! Это первый слой. Потом начинаешь внедряться и «читать» следующие «страницы»: останавливаешься перед зданием и размышляешь: а почему оно такое, а в чем был замысел на самом деле, а почему оно, допустим, симметрично или асимметрично, а почему оно расчленено на определенное количество ярусов. И тогда ты начинаешь это просчитывать и понимать, то тебя это затягивает. И когда ты, наконец, входишь в здание, кожей начинаешь чувствовать или, точнее, ногами: твое приключение в пространстве началось. Вот, о чем я и старался написать в книге: тебя зовет, тянет это пространство, оно тебе говорит – поверни за этой колонной, там свет падает по-особому, а еще посмотри наверх, там ниша подсвеченная, тоже не случайно, и так далее. Ты гуляешь по памятнику архитектуры и получаешь удовольствие от этого.


– Для вас город – это всегда приключение?

– Да, конечно. И город в целом, и отдельные здания. И, может быть, это пошло прозвучит, они для меня еще и дегустация. Вот ходил я сегодня по Казанскому кремлю и получал наслаждение. Какое было красивое солнце сегодня. И я фотографировал, рассматривал узоры… У меня есть секрет, которым я готов поделиться с любым: для счастья не надо сладко пить, изысканно есть, денег копить, нужно просто добраться до красивого места и получить удовольствие от его дегустации.

– Современный уровень развития цивилизации диктует множество, так сказать, наполнителей городского пространства – рекламные щиты, трансформаторные будки, электрические провода, транспортные развязки, остановочные площадки и так далее. Возможно ли вписать все это в идеальный город так, чтобы сохранить его индивидуальный стиль?

– Наверное, более, чем возможно. Этот вопрос, опять же, общекультурный. Если граждане не могут пойти и купить себе что-то без указания большого красного плаката, то плохо дело. Но ведь то, что вы сейчас перечислили, не всегда беда. Все зависит от дозировки. Я человек уже не молодой, хорошо помню советские времена, когда всего этого не было. Только «Летайте самолетами Аэрофлота», «Храните деньги в сберегательной кассе» да еще «Слава КПСС». Я прекрасно помню, насколько скучными были тогда города, насколько не хватало визуальной информации. Если человека поместить в подсоленую воду, закрыть ему уши и глаза, то через некоторое время он может погибнуть. Просто от недостатка информации. Если вы полностью запрещаете визуальную информацию на уровне первого этажа зданий, который должен быть отдан бизнесу, каким-то рекламам – желательно, чтобы они были деликатного вида – если всего этого нет, то это плохо и скучно. Это даже может привести к социальным последствиям негативного плана.

– В своей книге вы утверждаете, что архитектура является эффективным политическим инструментом: она внушает массам нужные идеи, тоталитарные или демократические – в зависимости от воли заказчика. Как в связи с этим трансформируется профессия архитектора?

– Никак не трансформируется. Как и профессия повара, например. От того, что демократы ему заказывают еду или диктаторы, ничего не меняется. Нельзя от архитекторов требовать слишком многого, потому что они, в конечном итоге, действуют в некоей среде – ментальной. Эта ментальная среда создается суммарно в головах каждого из нас. По улицам ходят люди, которые что-то транслируют в это ментальное пространство. Архитекторы работают, воссоздавая образы. Не саму архитектуру из камня, железобетона, а образы, которые рождаются в этой ментальной среде. И требовать от архитекторов, чтобы они воссоздали какие-то образы, которые в эту ментальную среду не влезут почему-то – слишком далеко ушли вперед, например, или вернулись слишком далеко назад, – бессмысленно. Надо, чтобы архитекторы не просто строили, но и немножко просвещали заказчика. Это актуально и в наш торгашеский век. Если у людей очень много денег, то это вменяемые люди, с ними можно говорить, у них есть мозги. Другая проблема, что заказчик выбирает архитектора не всегда самого умного и сильного, а может быть, самого хитрого и беспринципного.


– Вы пишете, что сейчас утверждается «концепция постмодернистской иронии, своего рода «подмигивания» зрителю: вот исторический декор, любимые колонны и пилястры, но мы-то с вами понимаем, что это не всерьез, что это просто игра. А ну-ка, кто угадает, откуда эта архитектурная цитата?» Вы и впрямь полагаете, что сегодняшний житель города способен поиграть в такую архитектурную угадайку?

– Помимо термина «постмодернистская ирония» есть еще один – «двойное кодирование». Смысл его достаточно прост, понятен, но обиден. Заказчику, не слишком образованному, мы говорим, что возвращаем ему исторические традиции. И человеку определенной национальности и определенной религии мы говорим: вот, смотри, какие формы были ранее приняты, в тех мы и строим. Заказчик уходит довольный. А второй слой – ироничный – адресован своим. И продвинутые журналисты, и архитектурные критики должны понять, что это ведь архитекторы не всерьез, что это ирония, что это игра. Вот они-то между собой и играют. Примерно так это работает. Ответ этот придумал не я. Хорош он или плох, я не знаю, но все равно, мне кажется, это путешествие в прошлое. И одновременно в будущее. Здания-то строятся на века. Придут поколения, которые поймут эту игру, этот иронический отсыл. Второй ответ мой: я сделал все, что мог, я написал книгу, которая должна помочь тем, кому это интересно. Третий ответ, может быть, самый серьезный. Люди действительно не все знают, но став лауреатом премии «Просветитель» и прочитав уже немало лекций, я убедился, что люди очень хотят все знать. Я вижу, что людям интересно то, о чем я говорю. Меня это радует. Людям хочется говорить о тонких вещах, о том, что называется духовными мирами, слушать и понимать. У людей есть желание погрузиться в эти темы, причем не на уровне бульварного чтения, а на уровне достаточно интеллектуальном. Надежда в этом смысле у нас есть.

– В книге «Каким будет завтра», вышедшей в 1955 году, писатель Джон Аткинс мечтает о том, что когда-нибудь дома станут разумными существами, способными говорить, думать, слушать и действовать. А как вы считаете, каким будет завтрашний день наших городов?

– У нас, в общем-то, два пути. Один – по нисходящей. Если не заработают все общественные конструкции как положено, то города будут деградировать. А другой путь – у нас все-таки будут умные города, но не за счет какой-то особой архитектуры, а потому, что в них живут и действуют умные люди. И тем или иным способом города будут это выражать. Конечно, город будет из стекла, камня и бетона, но будет еще и образ города. Когда вы смотрите на современный город или на его часть, кластер из небоскребов, перед вами не просто набор призм. Если прищуриться интеллектуально, то это образ мечты человечества о себе: о том, какое оно умное, как оно упорядочивает природу, вносит свое рацио. И так с любой архитектурой – есть некий образ, с храмами это особо ярко проявляется, но ведь и не только с храмами. Вот когда будет у нас достойное общество, тогда будет и достойный образ городов.


Зиновий Бельцев.

Комментарии

Присоединяйтесь к нам в соцсетях!